Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

Указывая, что «господин де Туш своим «Мотом»» дал образец «благородной комедии превосходного сочинения» и что «сей великий автор в своих комедиях достоин подражания» (132), Лукин подчеркнул, что по-своему (на основе русских фактов и феноменов) создал и главного героя Добросердова, и слугу его Василия; да и «прочие в комедии моей лица, – писал он, – старался я всевозможно сделать русскими» (134).

Первым аргументом в утверждении этой позиции Лукин сделал положение о том, что «мыслить все люди могут» – вне зависимости от сословия, к которому они принадлежат. Эта великая гуманистическая мысль последовательно развита автором комедии и «предисловия» к ней. Так, суждение о том, что «во всех переведенных комедиях слуги превеликие бездельники», а требуется «научить усердию к господам своим и поступкам, всякому честному человеку приличным», – лишь первое и очевидное. Главное в другом: «Слуга де Тушева Мота вольный, а Василий крепостной» (134). Отсюда вытекает и разница в разработке характера, поскольку мотивация поступков слуги-француза и слуги-русского принципиально разнится. Лукин провозглашал: «вольность сия драгоценная вещь» (134), и ценности свободы и человеческого достоинства воспринимаются слугой-французом и русским Василием в силу условий их собственной жизни.

При функциональной общности в контексте произведений отличаются друг от друга и образы злых гениев во французской комедии и в пьесе Лукина: «Ложный друг де Тушева Мота с моим Злорадовым весьма несходен». Различны в своей разработке и близкие в системно-функциональном отношении женские образы. Так, Лукин писал: «в княгине в русской пьесе ни с каким женским в де Тушевой комедии лицом подобия никто не сыщет» (135).

Этой же мыслью о необходимости отражения на сцене русской самобытности проникнуты и другие произведения Лукина. Так, комедию «Щепетильник» драматург сопроводил двумя авторскими критическими материалами — «Письмом к господину Ельчанинову», соавтору ряда его произведений и единомышленнику, и «Предисловием», помещенным в собрании сочинений вслед за «Письмом» (1768). Обращаясь в первом из них к Ельчанинову, Лукин писал: «Я думаю, что не забыл ты своей просьбы, которою нередко убеждал меня к преложению Boutique de Bijoutier на наши нравы». Оригиналом названа «аглинская английская сатира», которую Ельчанинов рекомендовал «к переделанию в комическое сочинение» (141).

Пожелание своего единомышленника Лукин счел разумным, поскольку мечтал о «всенародном театре». В одном из примечаний к «Письму» он дает «сведения» для «всякого человека, пользу общественную любящего»: «Со второго дня святой пасхи открылся сей театр; он сделан на пустыре за Малою Морскою. Наш низкой степени народ толь великую жадность к нему показал, что, оставя другие свои забавы, из которых иные действием не весьма забавны, ежедневно на оное зрелище сбирался. Играют тут охотники, из разных мест собранные …. Сия народная потеха может произвесть у нас не только зрителей, но и со временем и писцов писателей, которые сперва хотя и неудачны будут, но в следствии исправятся» (141). Примечание завершается утверждением: «сие для народа упражнение весьма полезно и потому великой похвалы достойно».

Для такого «всенародного театра», по мнению Лукина, и следует писать. При этом на русской сцене нужен не «бижутиер» (слово «Bijoutier» не усвоено русским языком), и даже не «галантерейщик» («это бы значило чужое слово написать нашими буквами», хотя оно и вошло в обиход петербуржцев и москвичей, 146)[59], а «щепетильник»[60] (как на Руси называли торговцев косметическим и галантерейным товаром), поскольку номинация ведет за собой свой предмет или явление – в данном случае характер русского простолюдина. В пьесе «Щепетильник», указывал автор, «все наклонено на наши нравы» – «как по содержанию, так и по колкой сатире» (144). В этой связи Лукина особенно заботила речь персонажей. «Причиною тому, – писал он, – что я, не имея деревень, с крестьянами живал мало и редко с ними разговаривал» (144).

Высказывания Лукина проникнуты просветительскими идеями. В драматургии важна реалистическая социальная картина, когда в круг персонажей неизбежно в условиях крепостного права войдут помещики, которые «о крестьянах иначе и не мыслят, как о животных, для их сладострастия созданных», и «с их раззолоченных карет, с шестью лошадьми без нужды запряженных, течет кровь невинных земледельцев»; «есть довольно и таких», – добавлял Лукин (114).

Именно характеры, указывал Лукин в «Предисловии» к комедии, являются центром произведения, ибо нет в его пьесе «ни любовного сплетения, ниже завязки и развязки» (149). Иными словами, не интрига, которая была структурообразующим принципом организации произведения в западноевропейской драматургии, а образ человека и его поступки важны для Лукина и, по его убеждению, для русского театра. Это последнее положение следует рассматривать как концептуально значимое в программе русского драматурга и литературного и театрального[61] критика.