Русское правоведение: «юридическая чума» на Руси — вылечим

И в этом случае один из способов поднять показатели — фабрикация дел на пустом месте в отношении заведомо невиновных, записывание не раскрытых преступлений на невиновных вообще либо виновных в совершении других преступлений. И даже в тех случаях, когда «признание обвиняемого — не царица доказательств», пытки становятся средством принуждения к «сотрудничеству со следствием» в ходе фабрикации дел на пустом месте или фальсификации дел, когда преступления (как это имело место в Аксае 8 января 2013 г.) имели место, зарегистрированы системой, но реальные преступники в силу заинтересованности тех или иных сил не должны быть наказаны или должны быть представлены «потерпевшими».

Все разговоры о «профессиональной деформации» личностей работников правоохранительных органов и системы исполнения наказаний под воздействием того, что им действительно приходится работать с отребьем общества, в результате чего они навыки обращения с отребьем начинают применять и в отношении нормальных граждан — демагогия, пока критерии оценки работы правоохранительных органов и системы исполнения наказаний таковы, что сами являются стимулом к преступной деятельности их сотрудников и попранию законных прав свободных граждан, задержанных, подследственных и заключённых и этических норм общества.

Пока критерии оценки качества работы неадекватны, правоохранительные органы, система исполнения наказаний и юридическая система в целом будут вожделенным местом «работы» для подонков, которые получают удовлетворение от того, что есть возможность безнаказанно глумиться и издеваться над людьми. И именно такие подонки являются генераторами пыточной субкультуры, ориентированной уже не на обеспечение прямого доступа к массивам памяти подозреваемых и обвиняемых, а на глумление и издевательства с целью получения удовольствия как от самих пыток, так и от успехов в соревновании за «лучшие показатели».

Те, кто изначально — не подонки, но не достигли человечного типа строя психики, в силу безволия под властью инстинктов стадно-стайного поведения и должностной субординации, не позволяющей без лишних разговоров пристрелить на месте начальника, поощряющего пытки, или коллегу, пытающего лично, вовлекаются в эту же систему, и только после этого происходит «профессиональная деформация личности», в результате чего и они сами, как минимум, не испытывают омерзения, сталкиваясь с пыточной субкультурой, а как максимум — сами начинают получать удовольствие от внутрисоциально практически гарантированно безнаказанного [262] глумления над людьми и сопутствующих этому успехов в соревновании за «лучшие показатели».

Приведём только один из примеров такого рода успехов в борьбе за высокие показатели.

«На суде зачитали обвинительное заключение: сначала брат бил сестру ногами, потом по голове, девочка упала виском на острый угол батареи (характер травмы был тщательно описан в деле).

Дмитрий (Медков: наше уточнение при цитировании), по словам следователей, признался во всем. А его друг рассказал, как Дима оттащил труп в огород, топором расчленил и сжег в бане. А несгоревшие части тела выбросил в реку.

Но мотива суд не вычислил. Брат никогда не поднимал руку на сестру, вот в чем дело. Его признали особо опасным шизофреником и после экспертиз поместили в спецотделение психиатрической лечебницы в Ставрополе. Вплоть до излечения. То есть навсегда...

Забытая деталь

Суд не обратил внимания на деталь — рассказ подруги убитой Татьяны, что та часто ссорилась с матерью и пару раз уходила из дома.

Осиротевшие родители выплакали все слезы. И вот проходит три года. Вдруг в конце ноября в почтовый ящик падает конвертик. Марина Юрьевна, мать Димы, распечатала его и обмерла — дочкин почерк!

«Здравствуйте, мои дорогие. Я жива и здорова... Мама, я думаю, может быть, ты до сих пор меня еще любишь, ведь я не виновата, что ушла из дома».

Ушла из дома?!

— Ни мы с отцом, ни соседи не верили, что Дима может обидеть сестру, он ее очень любил, — рассказывает Марина Юрьевна.

Она читает мне письмо:

«В пятницу, 11 апреля 2003 года, ты сама меня очень обидела. Я знаю, что все матери, чем девочек, больше всего любят мальчиков. Когда я уходила, я была очень расстроена, но я до сих пор тебя люблю».

— Почему же она так долго не писала? — спрашиваю маму.