Русское: Реверберации

Он подумал, что надо бы не забыть умыться сегодня, но опять возле унитаза и раковины толпились сокамерники в грязных трусах, и вообще весь этот угол был настолько грязным, что не хотелось даже приближаться к нему. Сейчас все расступились, пропуская Таньку, и он склонился к брызжущему крану, отдраивая свои черные зубы.

– Эх-ба-бу-бы, – громко простонал в углу у окна Митяй, и вся секция шконок задрожала от его хрустких потягиваний. – Танька, – рявкнул он, – а ну, бегом!

– Не могу больше, – заскулил Танька, оборачиваясь от раковины, – ей-богу, не могу, – его старческое и одновременно детское личико сморщилось предплачно, – будь человеком, Берет, – скулы болят.

– Я те их счас совсем сверну, – загремел сверху Митяй, он же Берет, прозванный так за свою лихую службу в Афганистане. – Нюх потерял! Стойло свое забыл!.. – заводил себя десантник, и под этими криками, как под ударами бича, Танька потянулся на хозяйский голос.

– Ну хоть сигаретку, – долетел из глубины второго яруса ноющий Танькин полуплач.

– Ладно, будет с ларька, – заурчал Берет.

Засипел натужно кран, выдавливая последние – теперь до вечера – капли воды.

– И че тусуются, че тусуются, черти? – В проход свесил громадную свою башку повторник Пеца, иссиненный до самого горла змеями, свастиками, куполами и всякой иной изобразительной чертовщиной.

– Ну вот скажи ты, хмырь беременный.

Тощий мужичонка со смешно нависающим мешочком живота на черных длинных трусах заискивающе смотрел вверх на Пецу.

– Я, что ли?

– Ты-ты. – Пеца сегодня был настроен благодушно, и мужичонка подхихикнул тихонечко. – Ну чего ты ерзаешь по проходу? – Пеца поманил мужичонку пальцем. – Тебя как звать-то?

– Меня? Меня – Василем звать.

– Киселем, говоришь? Ну так что тебе, Кисель, не сидится? Что ты проход занимаешь, так что человеку по нужде не пройти? А ежели человек, к примеру, пойдет по нужде и за твое кисельное брюхо споткнется? И родишь тут невзначай – так человеку отвечать за тебя, а?

Несколько голосов преданно захохотали.

– И вот чего в толк не возьму, – Пеце явно понравилось рассуждать, и он не хотел остановиться, пока слова так вот гладко выкатывались из-под гибкого языка, – ведь все одно жратву вам, чертилам, последними получать, так что вв-вы… – Он начал злиться, и язык уже деревенел, и слова не выкатывались, а застревали, непроговоренно наполняя рот, и это приводило Пецу в ярость. – А н-ну ч-ч-чтоб и в-в-видно не не не. – Пеца замотал головой, и проход начал освобождаться: потные люди заползали в свои грязные, влажные еще с ночного сна норы. – В-в-шивота! – рявкнул вслед Пеца, мотнув башкой.

– Что ж ты, падло, сигарету захукал? – Над Вадимом нависал Ворона, Воронов – тощий плоский юнец с выпирающими во все стороны костями и всегда подергивающимися длинными руками-ногами. – Я ж тебя по-человечьи спросил, что ж ты, кусочник занюханный, а?

Вадим растерянно держал в горсточке докуренный до обжига губ чинарик.

– Что ты мне тянешь? Нет, мужики, – закипал Ворона праведным гневом, размахивая мослатыми руками. – Я ж его как человека, а он…

– Уймись, Ворона, – бросил сверху Матвеич, – я ему всего пару затяжек оставил.

– Так я ж ничего, Матвеич… Он же мог сказать, что ж он «оставлю, оставлю», а там и оставлять нечего…

Руки Вадима подрагивали, и он медленно собирал себя из растерянной паники, неожиданно разметавшей тихую радость сигареты. Матвеич снова уткнулся в книгу и признательного Вадимова взгляда не видел. Непонятный он человек, лежит почти все время у себя наверху с книгой и изредка только вмешивается в дела камеры; относятся к нему опасливо, стараясь держаться подальше – кум и вся его свора при каждом случае выспрашивают и выпытывают про него, а кому нужны лишние неприятности? Однако слово его в набухающих камерных спорах, вспыхивающих стычках и разгорающихся время от времени выяснениях далеко не самое последнее. Сторонятся его все, хотя и обращаются к нему по самым разным надобностям, а вот он – притом что и не отказывает никому, – точно всех сторонится, и когда даже предлагал ему Пеца авторитетное место, отказался, остался на своей верхотуре; и самое в нем опасное – цепляется с тюремщиками по любому поводу, даже когда и бесполезно совсем: свяжешься с таким – сам не рад будешь.