Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Бесславное крушение николаевского режима нанесло русскому самодержавию тяжелейший удар. То, что ещё недавно могло казаться блистательной альтернативой «гниющему», погрязшему в скверне парламентской демагогии и лицемерия Западу, на очной ставке с последним явило свою полную несостоятельность. Но решительное вступление Александра II на путь реформ воскресило надежды на прогрессивную роль российской монархии — раз она оказалась способной на эту «революцию сверху», значит, в ней сохраняется ещё творческое начало, значит, она ещё способна на обновление и себя, и империи! Впрочем, в мечтаниях образованного общества, замаскированно проникавших в осмелевшую легальную печать, реальному самодержавию предназначалась лишь почтенная, но скромная роль временного, переходного моста к более совершенному политическому строю. (Не говорим сейчас о разного рода революционерах, стремившихся к немедленной ликвидации власти Романовых или даже к полному истреблению императорской фамилии, — о них речь впереди.) Это казалось так очевидно, ведь практически вся Европа стала конституционной, в 1867 г. — даже последний оплот консерватизма, империя Габсбургов. Под душным колпаком «официальной народности» сформировались целые направления общественной мысли, чьи политические теории и практические предложения теперь стали достоянием гласности.

Западники в лице т. н. государственной школы историков и юристов считали, что Великие реформы открывают новую главу русской истории — период «раскрепощения сословий», сменяющий длительную, тяжёлую, но исторически необходимую эпоху государственного «закрепощения». «Только в настоящее время, — писал в 1866 г. Б. Н. Чичерин, — с освобождением крестьян, Россия совершенно стала на новую почву. Теперь она устраивает свой гражданский быт на началах всеобщей свободы и права».

Представительное правление в форме конституционной монархии для России неизбежно, считал он, «[в]опрос состоит единственно во времени, в более или менее быстром достижении цели». Пока, в связи «с низкой степенью нашего политического образования», Россия для этого ещё не созрела, но, намекает Чичерин, «[н]арод вследствие постоянной смены поколений способен к возростанию, обновлению…».

Будущий столп русского охранительства, а в 1860-х гг. англоман, М. Н. Катков, напротив, полагал, что «Россия достигла теперь именно той поры, которая должна быть по преимуществу названа порою политической зрелости», и ратовал за введение самоуправления с правом обсуждать политические вопросы. «Общественное мнение есть великая сила нашего времени. Но сила эта может хорошо действовать только тогда, когда она группируется вокруг какой-нибудь правильной и законной организации… коль скоро наступает… время, когда признаётся значение общественного мнения… то ближайшею серьёзною задачей должна быть какая-нибудь правильная организация общественных сил, призываемых к деятельности», — несколько обтекаемо — но sapienti sat! — говорится в одной из его статей 1863 г. В частной переписке того же года Михаил Никифорович выражался вполне откровенно: «Представительство необходимо, необходимо без замедления. Не какая-нибудь фальшивая хартия, изданная для эффекта, а постоянное, действительное здоровое представительство есть необходимость безотлагательная!»