Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Но царя хотя бы нередко жалели как «дурачка», супруга же его воспринималась почти исключительно как предательница и шпионка. Так, 68-летний крестьянин Томской губернии заявил в сентябре 1915 г.: «Сама ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА является главной изменницей. Она отправила золото в Германию, из-за неё и война идёт». В июне мещанин города Шадринска рассказывал, что в комнате царицы «при обыске» нашли телефон, связывавший её с Германией, по которому она уведомляла немцев о расположении и количестве русских войск, следствием чего было занятие неприятелем Либавы. Некая жительница Петрограда сообщала в своём письме в августе того же года: «Один из последних слухов — это то, что у Александры Фёдоровны оказался радиотелеграф, что случайно радиотелеграфная станция Петроградская перехватила Её телеграмму в Германию. Хорошо то, что теперь все поняли, кто и как рушит Россию». Замечательно, однако, что в предательство императрицы верила и немалая часть русской политической и военной элиты. Речь не только о радикальных оппозиционерах вроде П. Н. Милюкова — в Ставке Верховного главнокомандующего в дни приездов Александры Фёдоровны от неё тщательно прятали секретные документы.

Подобный чудовищный образ верховной власти — плод коллективного социального психоза, которым было одержимо русское общество в 1915–1917 гг.: «…слишком многие подданные империи были поражены чем-то вроде агрессивно-депрессивного синдрома — недовольство сочеталось с угнетающим чувством недоумения… Фактически российские граждане подозревали друг друга в „измене“»[649]. Как известно, слухи о предательстве императрицы не нашли никакого документального подтверждения, значительно преувеличенными оказались и представления о всемогуществе Распутина. Но, как уже говорилось выше, случился не просто политический кризис — произошла утрата веры в носителя самодержавной идеи, это и обусловило невероятно высокий уровень иррациональности и мифологизированности общественных реакций. Добавим сюда слабость рационалистической культуры в России даже среди образованного класса, что уж говорить о только-только начавшем выходить из средневековья, грамотном только на треть крестьянстве.

Впрочем, внутреннюю политику императора военного времени тоже трудно назвать разумной. Чего только стоило создание своеобразного военно-гражданского двоевластия, обернувшегося «полным разладом между действиями гражданской власти и распоряжениями Ставки, пользовавшейся, на основании положения о полевом управлении войск, неограниченной властью в пределах местностей, причисленных к театру военных действий… к местностям, подчинённым Ставке, были отнесены не только весьма обширная тыловая полоса армии, но и самая столица империи. Центр управления оказался подчинённым часто сменяющимся второразрядным военноначальникам (лучшие получали назначения на фронте). Эти воеводы, ввиду присвоенных им чрезвычайных полномочий, с места вообразили себя владыками и разговаривали с правительством, как с заносчивым подчинённым, нередко проводя собственную политику в вопросах внутренней охраны, в отношении печати, рабочего вопроса и общественных организаций» (Гурко). Во время отступления 1915 г. по приказу Ставки проводилась настоящая тактика выжженной земли — жители оставляемых русской армией областей насильственно выселялись в глубь России, а их имущество и жилища уничтожались. Сотни тысяч людей, в основном евреи и поляки, составили гигантскую и беспорядочную беженскую массу, голодную и оборванную, вносящую в тыл разрушение и хаос.

«Как бы нарочно никогда Россия не имела такого слабого и бездарного правительства, как именно во время войны» (Н. Н. Покровский). «Министерская чехарда» могла кого угодно привести в смущение и подтолкнуть к самой мрачной конспирологии: «Всего с июля 1914 г. по февраль 1917 г., т. е. за 31 месяц, министрами перебывали 39 человек, в т. ч. 4 председателя Совета министров, столько же военных министров, министров юстиции и земледелия и обер-прокуроров Синода, 3 государственных контролёра, 3 министра иностранных дел, народного просвещения и путей сообщения, 2 министра торговли и промышленности, наконец, 6 министров внутренних дел»[650]. И это происходило во время самой большой войны, которую когда-либо вела Россия! «Министры сменялись с невероятною быстротою, и на смену ушедшим приходили люди всё более и более неведомые, и всё громче стали говорить о так называемом влиянии „тёмных сил“, так как никто не понимал, откуда берутся эти новые люди с их сомнительным прошлым, сумбурными планами и полною неподготовкою к делу управления, да ещё в такую страшную пору» (В. Н. Коковцов). «Союзники не могли не взглянуть на нас как на восточное государство, в котором возможны всякие эксперименты» (Г. Н. Трубецкой). Сохранение всеобщего раздражителя — Распутина — вблизи императорской семьи показывает, насколько неадекватно воспринимала реальность венценосная чета.