Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

То, что русское самосознание было проникнуто своеобразным «народным монархизмом», видно не только по политическим декларациям разного рода восстаний и бунтов, но и по дискурсу обыденной жизни. Его обрывки дошли до нас благодаря следственным делам о т. н. «непригожих речах», т. е. о разговорах, наносивших ущерб государевой чести. А следует заметить, что таких дел было чрезвычайно много, т. к. «воеводам было приказано арестовывать, допрашивать и наказывать за любой намёк на неуважение царя»[304] (например, за ошибки в написании царского титула дьяков и подьячих нещадно били кнутом и батогами). Достаточно было крикнуть: «Слово и дело государево!», чтобы представители власти рассмотрели донос.

Но что особенно важно: фигуранты этих дел — и доносчики, и обвиняемые — воспринимали царскую волю как основу социального мироустройства, царь для них — абсолютный авторитет во всём, гарант общественного порядка. «В основе этого представления лежала идея о принадлежности „всех чинов людей“ государю. Порой даже может показаться, что эта принадлежность была абсолютной, что человек в каком-то смысле мог приравниваться в представлении некоторых русских людей XVII в. к неодушевлённым предметам. Вот как это выглядит в показаниях изветчика по государеву делу… можайского стрельца Куземки Яковлева сына Рытвинского: „Можаитин де посадский человек Тимошка Иванов сын Калинин мая де в 21 д[ень] гнал в Можайску на посаде с горы через Можаю реку стрелецкия лошади и учал де стрельца Сёмку Макарова спрашивать про лошади, чьи де лошади, та де земля наша. И стрелец де Сёмка ему, Тимошке, сказал: земля де государева, а мы де и лошади у нас государевы ж“».[305]

Из материалов дел о «непригожих речах» следует, что «царь являлся в представлении русского народа сакральной ценностью высочайшего значения, уступающей только Богу. Это представление проявлялось весьма многообразно: в постоянном сближении царя с Богом, выражавшемся в чрезвычайной распространённости формулы „Бог да великий государь“; в бытовании целого ряда специфических эпитетов и наименований царя, так или иначе сопоставлявших носителя высшей власти в государстве с Богом; в идее о том, что поведать царю „правду“ (например, в форме извещения „государева слова и дела“), можно только, предварительно получив указание свыше, от какого-либо святого, и т. д… Сакрализация царя и царской власти в народных представлениях XVII в. не означала обожествления монарха как личности, обожествлялась скорее его функция — правителя России»[306]. При этом «„ограничения“ царской власти, существовавшие в народном сознании, связанные с представлениями о „правильном“ поведении монарха, носили достаточно аморфный и расплывчатый характер. Имеющиеся данные о появлении среди отдельных групп русского общества… представлений об ограниченности царской власти какими-либо юридическими рамками… являются, скорее всего, исключениями, подтверждающими общее правило»[307].

Обратная сторона сакрализации монархов — феномен самозванчества, которое «было массовым явлением, распространённым среди всех слоёв русского общества в течение всего [XVII] столетия… самозванчество в России XVII в. было не патологией, а нормой… Парадоксальным, на первый взгляд, образом именно исключительно сильная царская власть, существовавшая в России XVII в., порождала самозванчество. Иначе говоря, логика многих самозванцев была приблизительно такова: раз ничего нельзя сделать без воли царя, то я сам царь»[308].

Почитание самодержца выражалось в целом ряде бытовых ритуалов, главное место среди которых занимала «государева чаша». По словам голландца Николааса Витсена, «[у] русских принято пить за здоровье царя либо при первом, либо при последнем тосте; и мы это здесь испытали на себе: когда не могли или не хотели больше пить, обязаны были ещё выпить, так как царь всё же должен долго жить. В этом никто не смеет отказать; русским отказ стоил бы жизни или немилости царя». Современный историк П. В. Лукин подтверждает, что ритуал «государевой чаши» «строго соблюдался, как показывают наши материалы, на всех этажах русского общества. Где бы ни собирались русские люди — на кабаке, „на беседе“, „на пиру“, — они непременно должны были поднять первую чарку крепкого вина за здоровье государя, символизируя тем свою преданность и почтение к нему»[309].

Так что далеко не одним только государственным насилием держалась в России царская власть. Сакральная фигура «земного бога» — монарха — находилась в центре системы ценностей, разделяемой самим обществом.