Русское счастье

Тристан лежал. Взгляд ловил оливковую ветвь. «На корню – унылая, поникшая, а неделю простоит в вазе, как едва сорванная, и плоды не подвянут. Живет-не живет, растет-не растет, сродни вездесущей крапиве – внешне безнадежно поникшее деревце, а создай лучшие условия – зажирует, листья распушит – залюбуешься кроной. Плоды тогда в тягость: не для тяжелой ноши мы рождены – сбросит их еще пустоцветом. И человек так же: вначале – хотя бы хлебушка, затем – с маслицем, за зрелищами – высосанных фантазией излишеств. Классика– литература – вот та подпитка внутренней энергии». Этим принципом он жил до сих пор.

Легкий стук прервал размышления.

– У тебя телепатия? Мне не хватало тебя.

– Тристан посадил Галину на колени, зарывшись лицом между замалиневшим ушком и загорелой шейкой. Удивительное чувство открылось в Тристане после ее тесного женского присутствия. Хотелось дерзать, хотелось жить, хотелось творить!

– Ты знаешь все мои уязвимые точки, – шепнула она, целуя его всклокоченные лежанием волосы.

В первый миг он сделал попытку развить теорию соответствий, а в следующий он этого испугался:

«О чем ты, дружище? Она рядом и она так желанна?!».

Галина могла легко менять русло его мыслей, что напоминало ему дар давнего больничного опекуна. Саркисов! Вспомнить бы, как его звали. Вовчик, конечно, Вовчик, жена его звала именно так. Такому качеству невозможно научиться – это есть собирательное свойство крови предков!»

Галина поцеловала Тристана в лоб.

– Что за мысли в нашей озадаченной головке?

…Лишь утром, когда затрещал будильник, он осмелился напомнить о просьбе Архи. Галина смалодушничала, не сказав ему всей правды, но показания изменить пообещала. Рядом с ним она казалась себе ученицей: боялась вступать с ним в самую малую словесную дуэль. Она боялась его потерять, поэтому-то и включала свой наиболее веский аргумент – обаяние.

Архи и слушать не захотел о ее поездке с Тристаном. Он даже вспылил на просьбу:

«Время, ради чего мы ковырялись навозными жуками, пришло. Сейчас всем максимум выложиться! Поедешь после отправки последнего плода. Никуда он не денется – на расстоянии милее будете. Справится сам и очень скоро вернется».

Глава 7

«Арагви» мягко отвалил от причала. Портовый буксир развернул его вокруг своей оси строго на выход из узкой бухты. Винты дали бурун.

Тристан стоял, опершись на бугристый от наслоений краски леер. Он пытался вспомнить ощущения многомесячной давности, когда впервые ступил на незнакомый берег Эллады. Палуба под ногами подрагивала, плодовоз медленно набирал ход, двигаясь на выход, в глубину слившегося с небом бескрайнего водного простора. Со школьной скамьи Тристан мечтал о писательстве: много пробовал, часто разочаровывался, но потом вновь загорался. Тяга сохранилась и после окончания пединститута, и Тристан понял: эта страсть к самовыражению навсегда. Обстоятельства не из лучших, но они вылились не в самый трагичный сценарий. Он познал абсолютно ему неведомое: другую цивилизацию, другую сферу, себя в новых человеческих взаимоотношениях; увлекся женщиной, опасаясь сказать пока, есть ли это чувство большее, чем физиологическая потребность; испытал себя на прочность – утвердился, как личность. Немало для возможности стать настоящим писателем. Первые пробы пера теперь виделись ему изощренным самообманом. Из старого материала ныне он мог использовать лишь некоторые тесты, да отдельные сюжеты – все в целом никуда не годилось. Только обретенная мудрость и глубокие познания жизни, пропущенные через собственное сердце, могут дать право делиться ими с широкой аудиторией.

Судно вышло за створы гавани, начав зарываться носом во встречную зыбь. Навеянный свежим морским ветром в голове зародился сюжет, но он осадил разгорающийся пыл. Тристан понимал: сейчас главная часть возбуждения – плод разбалансированного сознания.

«Специфические знания в работе и вдохновение, оказывается, далеко не все. Зеленое должно вызреть».

Локти больно давила шероховатость поручня. Тщательно замазанные краской оспины разрушающегося металла выдавали преклонный возраст судна. Мимо проходил матрос в возрасте. «Этот знает», – он остановил его:

– Сколько лет нашему судну?

Матрос усмехнулся:

– Боитесь, не дотянем?! Если «ленд лизовские» утюги еще бороздят моря, этой железяке и подавно ходить: раньше все делалось с хорошим запасом прочности. По людским меркам – в самом расцвете, а по морским, как мне. Тридцать лет нашей «ласточке», с самой приемки на ней хожу. Сами знаете, в какое время живем. Не беспокойтесь, плановый класс Регистра она все же получила.