Русское Старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века

Но Никон, конечно, не отдавал себе отчета в том, что Филарет по своему происхождению, прошлому и характеру был не столько патриархом, сколько большим аристократом, государственным человеком и соправителем царя, который только случайно стал патриархом и отцом царя, а не царем. С конца 1653 года Никон получает от Алексея Михайловича право, или может быть, даже только с молчаливого согласия царя присваивает себе право, называть себя, как и Филарет, “Великим Государем”. В манифесте, который объявлял войну Польше, уже сам царь величает его “великим государем, святейшим патриархом” и указывает, что решение было принято совместно с патриархом и со всем освященным собором[93]. Еще более широкие перспективы вмешательства в государственные дела открылись перед патриархом, когда 18 мая 1654 года царь вместе со своими главными советниками Б. И. Морозовым и Ив. Д. Милославским ушел в польский поход. В течение нескольких лет царь отсутствовал из столицы, непосредственно принимая участие в польской кампании в Белоруссии и в управлении завоеванными областями. Во время отсутствия царя Никон постоянно занимается делами правительства и считается покровителем и защитником царской семьи. Грамоты, которые он рассылает, теперь пишутся не только от имени царя, но и от имени патриарха, подчеркивая, что он является соправителем государя, причем на первом месте уже стоит имя патриарха. “От великого государя светлейшего Никона патриарха московского и всея Руси… указал государь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси и мы великий государь…”, — так начинает он свои чисто государственные, а не церковные распоряжения[94]. Вскоре по присоединении Малой Руси и успехов русского оружия в Белоруссии его титул делается еще пышнее. “Никон, Божиею милостью, великий господин и государь, архиепископ царствующего града Москвы и всея Великий, и Малыя, и Белыя России и всея северные страны и помория и многих государств патриарх…” — таков новый титул, которым он теперь пользуется во внешних сношениях России, в своих грамотах киевскому митрополиту и господарям молдаванскому и валашскому.

“Великий государь и патриарх” пользуется своей властью и своим положением в такой авторитарной форме, которая не могла не вызвать раздражения подчиненного ему духовенства и теперь зависящих от него бояр и аристократии. Священникам его епархии иногда приходилось ждать месяцами, пока они бывали приняты своим епископом — патриархом[95]. Кандидаты в священники и дьяконы должны были платить в пользу патриаршей казны и бюрократии более высокие сборы за свое рукоположение, чем когда бы то ни было[96]. С непокорными или нарушающими дисциплину представителями клира патриарх расправлялся самым жестоким образом. Побои, кандалы, голодовка, тюремное заключение и ссылка в Сибирь были самыми обычными и постоянными способами наказания. Уже в 1653 году Неронов жаловался на ссылки и аресты духовенства патриархом, в 1655—1656 годах об этом же пишет даже такой поклонник Никона, как Павел Алеппский: “Раньше сибирские монастыри были пусты, теперь в Сибирь Никон ссылает провинившихся священников и дьяконов”[97]. Даже после ухода с поста патриарха он не стеснялся наказывать монахов монастыря, в котором он жил. “Овых кнуты, а овых же палицами без милости бить и иных на пытце жещи повеливая, даже многим человеком от тех мучительств живота лишаются”, — показывали на допросе его же монахи[98]. Рассказывая о гибели Павла Коломенского и действиях Никона, тот же Павел Алеппский добавляет: “Он до сих пор великий тиран в отношении к архиереям и всему священству”[99]. Даже бояре, а временами и сам царь опасались властного и крутого патриарха. Бояре видели, что в 1652—1655 годах царь был полностью под влиянием Никона и оказывал Никону свое глубочайшее уважение. Приехав в 1655 году с похода в Москву, царь вышел из саней и долго шел пешком, чтобы встретить патриарха и оказать ему честь[100]. Власть Никона, по словам шведского представителя Эберса, была настолько велика, что он отнимал имения у дворян и раздавал их своим любимцам[101]. До Никона бояре запросто приходили к патриарху и бывали немедленно им приняты, если у него не было никаких других срочных дел, “теперь же, — пишет Павел Алеппский, — мы видели собственными глазами, как министры царя и его приближенные сидели долгое время у наружных дверей, пока патриарх наконец не позволит им войти. Они входили с чрезвычайной робостью и страхом, причем до самого окончания приема стояли на ногах…” Мысль о примате церкви над государством кружила голову Никона[102].