Русское тысячелетие

От своих предшественников на посту премьер-министра Столыпин получил тяжёлое наследие. В начале августа 1906 года 82 из 87 губерний России находились на особом положении: революция растекалась на множество самостоятельных ручейков с примесью уголовного элемента. Дума не пожелала обсудить ни одного из насущных вопросов. Реформы приходилось сочетать с исключительными мерами.

При вступлении в должность премьера Столыпин отправил губернаторам циркулярную телеграмму, в которой говорилось: «Правительство проникнуто новым намерением способствовать отмене и изменению в законодательном порядке законов устаревших и не достигающих своего назначения. Старый строй получит обновление»[81].

Столыпин приступил к делу с неслыханной энергией, отводя на сон лишь несколько часов (он ложился спать в четыре часа утра, а в девять начинал новый рабочий день). На основании статьи 87-й основных законов Российской империи, позволявшей правительству издавать законы в период роспуска Думы, он за пять месяцев после роспуска I Думы сумел создать новое законодательство.

24 августа 1906 года была обнародована программа правительства, намечавшая коренные преобразования во всех областях российской жизни. Она была призвана сделать через двадцать-тридцать лет из России «государство без проблем». Реформе подлежали армия, полиция, центральная администрация, волостное самоуправление, суды, социальное страхование и охрана труда рабочих, землеустройство, национальные отношения, народное просвещение, политическая жизнь. Отдельно выделялось указание на подготовку к созыву Всероссийского Поместного церковного Собора.

Обновление российской жизни могло состояться лишь при наличии объединяющей идеи, способной сплотить общество, разделённое к началу века не только сословными, но и классовыми, профессиональными, политическими противоречиями. Возникновение партий, профсоюзов и, главное, представительной Государственной думы не позволяло больше самодержавию опираться на традиционную идеологию абсолютной монархии. В то же время партийные склоки в Думе показывали, что консенсус — объединяющий принцип западных демократий — был неприменим к политической жизни России, где даже называющие себя либеральными партии практиковали революционные методы борьбы. Механическому сосуществованию самодержавия с новыми учреждениями следовало придать органическую связь, не порывая с тысячелетней традицией русской государственности.

Соборность не случайно оказалась в поле зрения русских философов, политиков, государственных деятелей конца ХIХ — начала ХХ века. Европейский христианский мир переживал в то время острейший духовный кризис, связанный с переосмыслением понятия свободы, как светской, так и религиозной. Муравьиный коллективизм социализма, непреодолимое одиночество ницшеанского «сверхчеловека», сексуальные откровения З. Фрейда, видевшего в религии форму невроза, знаменовали конец эпохи, обожествившей человека, — эпохи гуманизма. Безбожный гуманизм бесчеловечен — так коротко сформулировал Н. А. Бердяев парадокс этого мировоззрения[82]. Политическим выражением кризиса гуманизма явились бесчисленные революции ХIХ века. С конца ХIХ века идея соборности в России стала достоянием не только собственно богословской и философской мысли, но и государственной. Представление о государстве как о живом организме, соподчинённые структуры которого равноценны, но не самодостаточны, делало в политической философии новый шаг к подлинному пониманию свободы.

Прежде чем Столыпину удалось воплотить эти идеи в жизнь, ему пришлось столкнуться с поборниками иного понимания политической свободы во II Думе, которая оказалась ещё более левой, чем первая. Когда Столыпин предложил кадетам осудить революционные убийства, обещая взамен отменить военно-полевые суды, Милюков ответил уклончиво, что поддержка кадетами террора — это «вопрос тактики», а «патриарх» кадетской партии И. И. Петрункевич откровенно заявил, что осуждение террора будет означать моральную гибель партии. Карты были открыты, но как красиво кадеты продолжали говорить с трибуны Думы о правах человека и правительственном терроре! Даже по свидетельству видного кадета А. С. Изгоева, II Дума представляла собой «удручающее зрелище гниения народного представительства»[83]. Единственной партией, поддержавшей программу Столыпина, стал «Союз 17 октября» (лидер А. И. Гучков). Роспуск Думы был неизбежен.

Дума практически отказалась от обсуждения аграрного вопроса, вопросов свободы вероисповедания и многих других. Социалисты брали в ней верх, сводя все выступления к критике и угрозам в адрес правительства.