Русское варенье

Надя . Ой, Тимоша! Откуда взялся? Тебя ж вроде забирали?

Тимоша . Я их расстрелял. Сам.

Надя . Тимоша! Кого?

Тимоша . Всех. Отца Василия, Дусю, Антонину, Марью и Маню Горелую. Она мужик.

Надя . Тимоша, что с тобой? Голова не болит?

Тимоша . Голова не болит.

Надя . Может, маманю твою привести?

Тимоша . Нет, не надо. Она не знает, кто я есть. Что я здесь расстреливаю…

Голованов . За что же ты их расстрелял, Тимоша?

Тимоша . А по приговору. Тройка приговорила.

Голованов . Какая тройка?

Тимоша . Не знаете, что ли? Рогов председатель, и два представителя сельских, Козелкова и Голованов.

Надя . Ну точно, из ума вышел. Надо Ирину Федоровну звать.

Голованов . Погоди… Тимоша, а когда же эта тройка заседала?

Тимоша . Так вчера, дядя Коля, вы же там за тем столом и сидели, пока я в келье у Дуси был.

Голованов . Ой-ой-ой… Там что, подпись моя стоит?

Тимоша . Того я не видел. Нас привели на Глухову пустошь. А там уже яма вырытая. Нас поставили, и он прочитал приговор, от тройки постановленный, меня за дезертирство, а их за укрывательство. А отцу Василию контрреволюцию записали. А от ямы холод идет, не могу сказать какой.

Голованов . Тимоша, погоди. Надь, ты подписывала вчера что-нибудь?

Надя . Подписывала. Только, Николай Николаич, я не знала ничего про суд, ей-богу, не знала. Так, сидели, выпивали.

Голованов . Ладно, Тимоша, дальше рассказывай, дальше что…

Тимоша . А Рогов говорит: видишь, Тимофей, яму? Зароем, ни креста, ни могилки не будет. Мать и не узнает, где косточки твои лежат. Я и заплакал. А он дает мне ружье и ставит заместо себя. Я встал. А отец Василий всю дорогу, как шли, панихиду пел, а тут говорит: «Господи, прими душу раба Твоего протоиерея Василия, раба Божьего Прокла…»

Надя . Какого Прокла?

Тимоша . «…раба Божьего Прокла, раб Божьих Авдотьи, Антонины и Марии». Рогов говорит: «Стреляй, не то сам в яму пойдешь». Я и выстрелил в Дусю. А ее, как из кресла вынули, Антонина с Маней Горелой держали. Тут Дуся упала. Я еще стрелял, и другие стреляли. Все упали. Тогда брат мой Арсений Рогов говорит: «Вот твое крещение, Тимофей, теперь ты наш. Спустись в яму и сыми с них одежу». Я спустился. Они уж были неживые. Снял с отца Василия рясочку, сапоги снял худые. На Дусе одежа такая ветхая, что под руками разлезлась, а на теле вериги, аж до мяса въелись. Попал я ей в самое сердце. Снял с Марьи, с Антонины. А с Мани Горелой снял зипун, а под ним икона привязана. И юбку снял, а Маня-то мужик.

Голованов . Как – мужик?

Надя . Двуснастная, что ли?

Тимоша . Нет, мужик, обыкновенное дело, мужик. Вот кто Прокл-то был, Дусин жених. Я всю одежу наверх повыбрасывал. Потом икону к себе привязал. Вот, возьмите ее от меня. Я погибший уже. Я не могу. (Поднимает рубашку, отвязывает от себя икону и держит перед собой.) А Рогов говорит: яму закопай да приходи, в город поедем. Пройдись по ветерку, тебе полезно. Я закопал и пошел… по ветерку…