Русское видео

— Да плевать мне на ее бредни! Не рассчитывайте только сбить меня с толку. Не мечите бисер, как говорится, не тратьте силы. Насколько я понимаю, именно из меня вы лепите обвиняемого, так что могу врать — не стесняться. Остальных свидетелей вы можете шантажировать утяжелением наказаний за дачу ложных показаний, а такому, как я, почти убийце, не до мелочей.

— Ну-ну, резвитесь. Только веселого пока что для вас я вижу не много. Мотивы убийства очевидны даже слепому. Нельзя долго оставаться в таком деле на вторых ролях. Очень уж заманчиво. Кстати, друзья-товарищи из «Погребка» не усомнились в том, чьих рук это дело. По теплому приему видать.

— Хорош довод — мнение уголовных ублюдков! Им лишь бы до крови дорваться. Все равно, кого: прав, виноват…

— Да уж, обидели, нечего сказать, интеллигентного человека. Впрочем, не вполне джентльмена — ночью-то вы даму вперед не пропустили!

— То есть? — изумился Шурик.

— Я имею в виду ванную. Или это гипертрофированная чистоплотность вас подвела? Опять же — не побоялись шокировать юную особу видом проколотого, как жук на булавке энтомолога, Шаха. Со стилетом в гости не ходят…

Скрытно разглядывая Рухлядко, майор развивал свои мысли мягко, последовательно, участливо. Словно ласковый родитель, убеждая сознаться нашкодившего сынишку. Рухлядко, однако, скучал, вяло парировал атаки следователя и судьбою ласкового теленка, сосущего двух маток, вовсе не прельщался.

— Кто со стилетами в гости ходит — не мне знать. Танька могла рукоять ножа принять за все, что угодно — человек не про Винни Пуха мультики смотрел. Заявляю со всей определенностью: когда я ходил мыться, Шах был — живее не бывает. Еще и отпустил какую-то шуточку. Пусть мне Букова лично скажет, что было не так. Хотелось бы в глаза ей глянуть в ту минуту. Как это у вас называется — очная ставка? Окажите любезность. Не верю я, что она меня решила топить. И не из преданности, наличие которой весьма сомнительно у прекрасных дам — всем известно, что по сути они куда менее сентиментальны, чем мы, мужчины. Танька, скорее всего, просто побоится меня оклеветать. Знает — я подлости не прощаю. За это убить бы не убил, но уж порку бы точно закатил. Не пожалел бы, патентованных красот. Она, не поверите, — сама на себя тащится! Облизывается перед зеркалом. А я пятнадцати суток не побоюсь.

— И то, — заметил Строкач. — Глупо опасаться штрафа, идя на гильотину.

Висельницкий юмор Строкача в равной мере относился как к словам Рухлядко, так и к его, майора, собственному положению. При скудности собранных доказательств, ни один из подозреваемых не собирался помогать следствию. Остававшийся в больничке Пугень, невзирая на злость, затаенную против обидчиков, похоже, собирался обойтись своими силами. Помогала ему уверенность в собственной невиновности, что подтверждалось и показаниями остальных членов свиты Шаха.

Страдальчески морщась, Лешик косился на забинтованное предплечье, легонько поглаживая белоснежность повязки, обращая внимания на рану куда больше, чем на майора.

— Итак, вы продолжаете утверждать, что к смерти сиятельного Шаха имеете отношения не больше, чем засов на входной двери, коим оставшиеся в квартире были отделены от внешнего мира? Как, впрочем, и от вас.

— Чего там утверждать? Чуть самого не завалили. И хоть бы человек был — а то какое-то чучело! Вот бы братва смеялась!

— Так кто в вас стрелял?

— Я же сказал: заявления не последует. Стрелявшего не видел…

— Но ведь стреляли слева, а не сзади.

— Значит, я смотрел вправо. Надеюсь, за то, что я получил пулю, меня не посадят? А что стрелка не видел — тоже криминал? Ну, вот и отлично, вот и договорились. С остальным разберусь как-нибудь сам. Дело не в понятиях. Неправильно мне вам жаловаться. Не выстрели он — я бы его сам удавил.

— Он? Значит, стрелял-таки Рухлядко?

— Все, я закончил. Даже с лишком. Надо — сажайте. Буду сидеть. Только получится ни за что, а про вас говорят — человек справедливый, для плана в тюрьму не сунет…

«Справедливый человек» с тяжелым сердцем выпускал на свободу Пугеня, однако закон есть закон. Причем заведомо было известно, что из тюремной больнички на волю уходит преступный элемент. Рана, пусть и нетяжелая, позволяла надеяться, что вреда от него в ближайшем будущем не предвидится. Пытаться же привести к раскаянию опытного боевика — за это взялся бы только наивный.

Под это определение майор не подпадал по возрасту и стажу, не относился к таковым и устало визирующий юридические акции прокурор. Испрашивать санкцию на арест кого-либо из проходящих по делу лиц было просто глупо. Простой вопрос: «Почему именно этого, а не другого?» опрокидывал все построения майора.

Прокурор Морсков провожал уходящую молодость не лучшим образом, корпя бессонными ночами над кипами заявлений в прокуратуру. И хотя большая часть из них писалась лицами женского пола, о лирике речи в них не было. Да и не до лирики было прокурору.