Рута

— Нет, Цири. Не в этот раз. Ты должна позаботиться об отце. Я поеду одна.

— Но Рута подожди хотя бы результат усилий Трисс, она говорит, что не все так безнадежно!

— Лучше подстраховаться.

Затем бессонная ночь. Сомнения. Сладкие воспоминания прикосновений, долгих бесед.

— Талин Степной Лев! О нем ходили легенды! — вспоминал ведьмак, улыбаясь. — Мальчишками мы помногу раз пересказывали друг другу, эти истории, рассказанные Весимиром.

Легкий ветерок играет его белыми волосами, щекочет лицо заставляя жмуриться.

— Отец не столько рассказывал, сколько показывал мне все свои бои, — отвечала она, натирая его неподвижные ноги, покрытые множеством шрамов и рубцов. — Мы отрабатывали их до мельчайших подробностей и до тех пор пока я с завязанными глазами не переставала допускать ошибок. Он был очень строгий учитель и в то же время любящий отец. Отругав, как следует за не ловкость, и заставив долго тренироваться, укладывая спать нежно гладил меня по головке и рассказывал как добрые и смелые ведьмаки, побеждали везде и всюду страшных монстров.

— И какой же монстр казался тебе самым страшным?

— Зависть.

— Зависть?

— Это было самое ужасное, огромное и злое чудовище в папиных сказках. Его нельзя победить, только не будить, а уж если проснулось, то бежать подальше и не высовываться. Хотя страшнее все-таки было черное болото Глупость порождающее всех монстров и чудовищ и превращающее забредших в него людей, во всевозможную болотную мерзость.

— А добрые существа, ну кроме ведьмаков, конечно? — улыбнулся он.

— Зеркальная птица Любовь, способная победить любого монстра, достаточно ему увидеть свое отражение в ее зеркальных крыльях, но хрупкая, в не умелых руках рассыпается и ранит.

— Да уж, — задумчиво произнес он.

— Ты совсем ни чего не чувствуешь? — спросила она, гладя его колено.

Он берет ее руку в свою большую шершавую ладонь, накрывает другой, гладит, ласково и грустно смотрит на нее. Так они сидят долго, пока соловьиная трель не возвращает их в действительность.

Как хочется остановить время, заморозить его на этом мгновении, остаться в нем навсегда, никогда не переставать смотреть в эти странные и такие родные глаза!

Сон дарит ей этот застывший миг, не надолго, совсем на чуть-чуть, но и за это спасибо.

И вот дорога… пыльное спасение от себя… от него. Но почему же на сердце еще хуже и тяжелей?

Она пустила коня рысью, потом в галоп. Слезы струятся по щекам, тоска разрывает душу.

— К Марату, черт побери! К Марату!

* * *

Трисс сидела на лавке в беседке, облокотившись на спинку и закрыв глаза. Солнце купалось в золотом море ее роскошных волос, разбрызгивая множество бликов. Она была выжата, как лимон.

Геральт знал, что в таком состоянии она не может читать его мысли.

«Паршиво. Как все паршиво! Лучше бы этот жирный кабан добил меня там же. Парализован! Совсем не чувствую ног…обуза для всех и для себя тоже… Даже в сортир не могу сходить самостоятельно! Немощное, жалкое безногое существо! Я боялся этого больше смерти.

У Трисс ничего не вышло и вряд ли получится, а Весимир…»

— Прошу: только не сдавайся, — вспомнились ему слова Руты.

— Зачем бороться если это бессмысленно? Пустые надежды — самообман, — мысленно ответил он.

В памяти всплыл ее образ. Бархатные глаза, как будто лучащиеся изнутри. Руки, ласковые и нежные и в то же время привыкшие держать меч и поводья.

«А ведь я обидел ее. Не знаю чем, но обидел, — от этой мысли, словно мраморная плита, навалилась тоска. — Она не вернется!»

Он закрыл глаза рукой, сморщился.

— Не расстраивайся, — чародейка с трудом поднялась, подошла и положила руки ему на плечи. — Я восстановлюсь и попробую снова.

— Спасибо, Трисс.

— Если же у меня не выйдет, то Рута привезет зелье от Весимира. Старый ведьмак должен знать…

— Она не вернется.

— С чего ты взял?

Чародейка обошла кресло, наклонилась и внимательно посмотрела в лицо Геральта.

— Что с тобой такое? Я чувствую смятение и… Между вами, что-то есть? Я права?

— Нет! Что ты!?.. Наверное, нет… Я не знаю.

Трисс снова бессильно опустилась на лавку и закрыла глаза.

— Час от часу не легче, — проворчала она.

— Я не то сказал. Не беспокойся.

На тропинке ведущей к беседке показалась фигура барона. Он шел медленно, сутулясь с низко опущенной головой. С тех пор как они вернулись он сильно поседел. Он искренне считал себя единственным виновным в смерти дочери и несчастье случившемся с ведьмаком, и несмотря на то что Ратиол, каждый день с завидным терпением объяснял ему, что он ничего бы не смог изменить и все это злой рок и превратности судьбы, он все равно страшно переживал, продолжая во всем себя винить.

— Я не помешаю? — заглянул он в беседку.

— Нет. Я как раз собиралась пойти прилечь, — устало поднялась Трисс.

— Тогда, позвольте, составить вам компанию Геральт?

— Конечно, барон.

Барон зашел и сел на лавку, крякнув и держась за поясницу. Вот уже несколько дней его донимал радикулит.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался Геральт.

— Да, что я? Ползаю, как видите.

— Может попросить Трисс…