Ружья еретиков

Анна Фенх Ружья еретиков

Теория эта возникла еще в античные времена,

преследовалась некогда официальной религией,

имела своих мучеников…

А. и Б. Стругацкие. Обитаемый Остров

Это была точно такая же воронка.

Края ее были запорошены снегом, в ней

тяжело колыхался все тот же сизый дым,

и из дыма непрерывным потоком

поднимались машины.

А. и Б. Стругацкие. Попытка к бегству

1. Лейтенант Чейз Китт, сотрудник Имперского Разведывательного Управления

Сияющий чистотой и потому совершенно безликий серый лифт опускался вниз неторопливо, тяжело, словно специально был подогнан под скорость внятной патриотической речи, доносившейся из динамиков, скрытых в стенах. На огромном, занимавшем всю ширину стены мониторе крутился один и тот же агитационный ролик. В первый раз лейтенант Китт посмотрел его с интересом, во второй раз со вниманием, в третий раз из вежливости, на четвертый раз отвернулся. Однако, кроме ежемесячных отметок о техосмотре, аккуратно наклеенных друг на друга, в лифте разглядывать было нечего, и взгляд мужчины в серой форме то и дело возвращался на экран. «…Ведутся жестокие бои. Империя разорена и погружена в хаос. Бомбоубежища стали домом для всех нас. Наш общий враг не щадит… и мы не щадим… по воле Императора…» – вещал за кадром знаменитый, узнаваемый уже по тембру голоса и интонациям диктор, а в кадре мелькали руины торговых рядов и музеев, пустые улицы черных от гари городов. По разбитому асфальту летали смятые газеты, обрывки полиэтилена и прочий легкий мусор. Идиоты от психологии в Отделе пропаганды, пишущие сценарии к этим агиткам, убеждены, что в мертвом городе ветер обязательно должен гонять по улицам газеты, подчеркивая безжизненность пространства и напоминая, что когда-то по дорогам ходили те, кто мог бы эти газеты прочитать. Совершенно бесполезные люди, эти психологи.

Лифт замер, но диктор продолжал говорить, и только когда ролик завершился, двери с шипением разошлись в стороны, спрятавшись в стенах. Караульный в упор посмотрел на Китта и шевельнул стволом автомата вперед, указывая на стойку КПП.

– Предъявите документы, – немолодой лысеющий сержант на контрольно-пропуск-ном пункте был грузным, карточка легла в его широкую ладонь и словно растворилась в воздухе. – Назовите имя, звание, ученую степень, цель прибытия.

– Чейз Китт, лейтенант, бакалавр естественных наук. Переведен в лабораторию Л-1 Зоны 15 в качестве куратора Группы А.

Лейтенанту доставляло большое лингвистическое удовольствие выговаривать эти бессмысленные фразы о зонах и группах: в его характере было достаточно ехидства, а ум был достаточно живым, чтобы забавляться за счет нанизываемых одно на другое понятий. Бюрократический аппарат не мог смириться с тем, что кладовая не обозначена как сто двадцать восьмой отдел пятнадцатого комплекса, приписанного к группе с дурацким названием. Чейз Китт не имел никакого представления, что такое лаборатория Л-1 и чем занимается Группа А, потому сейчас для него все эти тяжеловесные и многозначительные словесные конструкции не имели ровным счетом никакого смысла.

– Приложите ладони к устройству.

Пока сканер проводил стандартную калибровку, Чейз успел снять перчатки и вытереть руки жестким вафельным полотенцем.

Его всегда утомляла и раздражала процедура проверки, но он, считая нетерпеливость проявлением слабости духа, никогда не торопил часовых, никогда не начинал скандалить или требовать особого пропуска, если случалась заминка с документами. Проходить раз за разом сканирование ладоней, подписывать несколько копий каких-то бумаг, терпеливо ожидать, когда сержант свяжется с дежурным офицером, а тот – с высшими чинами, сдавать личное оружие незнакомым людям и получать взамен бумажку, словно та могла бы в случае чего прострелить голову врагу, и самое гнусное – личный досмотр, – все это было для Чейза проверкой собственной стойкости, собственного характера. И он раз за разом одерживал победу над скукой, омерзением и усталостью. Этот будничный героизм благотворно влиял на самооценку лейтенанта Китта и на его расположение духа.

– Лицом к стене, – судя по тону, сержанту процедура обыска нравилась ничуть не больше, чем самому лейтенанту Китту. Это было плохо, Чейз с трудом переносил, когда к нему прикасались незнакомые люди, и было бы проще обмануть эту чувствительность, представить себе, что его одежду охлопывает некий безразличный к такой унизительной работе и столь же безразличный к унижению самого Чейза автомат. С этим можно было смириться, но теперь он слышал, что сержант – не запрограммированный автомат, а живой человек, которому тоже может что-то нравиться или не нравиться.