Рыба и другие люди (сборник)

Как ни странно, он ожидал другого – дома отец Борис был без привычного облачения, в легком, едва прикрывающем колени халатике, распахнутом на груди, где в густой поросли седеющих волос на шнурке прятался отнюдь не крестик, а какой-то, похоже свинцовый, медальон, вроде биты для игры в казну. На босу ногу, в разношенных шлепках, по-домашнему, щурясь на свет из темного коридора, отец Борис стоял на пороге своей комнаты, вглядываясь в посетителя, – на лице его на мгновение изобразилось недоумение, вероятно, ожидал другого, и, увидев Хорька и не особо разобрав, кто такой, он вдруг покрылся детским румянцем и быстро шмыгнул в маленькую комнатушку сбоку, на бегу бросив: «Извините, что не одет, – жарко очень. Проходите, я сейчас».

Бегство его, непонимание серьезности момента – Хорек ведь рассчитывал на эффект портфельчика, который отец Борис, кажется, и не заметил, – его какое-то вполне человеческое, даже ребячливое поведение лишили Хорька уверенности, и, растеряв настрой, он затоптался в прихожей, и чертов портфельчик (не говоря уж о шиле) сразу оказался столь лишним, что он не знал, куда его и девать. Но и уходить было глупо – пришлось войти в круглую гостиную с большим столом, заваленным книгами, бумажками, какими-то конвертами с яркими, не нашими явно марками, с вазочкой, полной маслянистого печенья, и надкушенной плиткой шоколада. Пока он оглядывался, отец Борис из-за занавески еще раз извинился – он там вовсе не спешил, но и не подглядывал – занавеска плотно затягивала дверь. Хорек, дабы взять себя в руки, принялся водить глазами по стенам – сплошь, но в явном беспорядке были они заставлены книгами, причем полки не покупались, а навешивались, наколачивались по мере поступления, создавая тем самым бесшабашное, но внушительное впечатление. Книги были толстые, тонкие, в глянцевых иностранных обложках и просто с чужими буквами по переплету и всё больше новые, хотя затесались там и многотомная Библия, и какие-то еще с церковным шрифтом, что прочесть он не сумел. На подзеркальном столике стояла фарфоровая Богоматерь, незнакомо белая, с прорисованными умильными глазками, носиком, ротиком, и такой же фарфоровый Иисус с почему-то разъятым телом, где в углублении, в груди, было открытое его сердце с горящими язычками пламени – Иисус смотрел на него, склонив голову чуть вниз, поддерживая руками одежды. Несколько еще картинок, вырезанных из журналов, висели на стенах, приколотые булавками, – необычные, явно церковные, но какие-то непохожие на иконы, хотя люди там были с золотыми нимбами и на некоторых угадывались Христос и Богородица.

– Как насчет чайку? – раздалось вдруг из-за спины.

Хорек подскочил, не выпуская портфельчика из рук, уставился на отца Бориса, уже в рясе, но без большого нагрудного креста на цепочке, – тот держал в руках трехлитровый алюминиевый чайник так же неловко, как Хорек злополучный портфельчик. Мгновение они глядели только на руки друг друга, и Хорек вдруг онемел – все заготовленное, все слова, что копил и выстраивал в мозгу, вдруг испарились, и вновь дрожь проняла тело, докатилась до пальцев, и сказал он в результате совсем уже глупость, с отчаянья, вероятно:

– Если можно, пожалуйста.

– Отлично, я мигом! – отец Борис исчез на кухне, погремел там на плите, вернулся в комнату и, указав на стул, взял из рук портфельчик: – Значит, решился вернуть? Ну и Бог с ним.

Отложил его на диван, сам уселся поудобней рядом, в уголочке у валика, поднял голову и испытующе уставился на посетителя.

– Значит, веруешь во Христа? – спросил неожиданно и наставительно.

Хорек потупился. Надо было вскочить, бежать, уши запылали, как сердце на разрисованной статуэтке, но он не смог.

– Значит, веруешь, – пригвоздил монах, – а это – главное. Деньги, между прочим, мне полагается в кассу сдавать, но можно и не сдавать, – добавил он уже с улыбкой. – Впрочем, ты, наверное, спросить о чем-то хотел?

Хорек замкнулся пуще прежнего.

– Ладно. – Видя его нерешительность, отец Борис заговорил добрее, не так учительски, как начал: – Ты, небось, на отца Трифона обиделся? Не отпирайся – по глазам вижу. Это зря, прости ему, он, бедный, по привычке действует, да и растерялся. Признаться, ты нас утром напугал, ты, случаем, не болен?

Хорек едва сдерживал дрожь, но упорно молчал. Тогда отец Борис встал, прошелся по комнате, взял со стола книжечку с картинками, протянул Хорьку:

– Погляди, пока чайник не закипел, а я на кухне – если что, позовешь.

Как ничего и не было, ушел, оставил его одного. Дрожь постепенно унялась. Хорек понял, что ругать здесь не станут, и любопытство пересилило – он поглядывал на книжечку, но раскрыть не решался. Это была детская Библия с овечкой, Христом и Девой Марией на красной глянцевой обложке.

Так и сидел не шелохнувшись, ждал, почему-то внутренне уверенный, что так и надо – сидеть и ждать, отец Борис своим необычным поведением словно лишил его воли. Наконец священник принес горячий чайник, вынул из шкафчика чашки, налил себе и ему.