Рыба. История одной миграции

Ранним мартовским утром дизельный “Ноев ковчег”, груженный тремя семьями, выехал из Душанбе. Дядя Степа сидел за рулем, за спиной лежал его карабин с оптическим прицелом, подаренный ему в счастливые времена каким-то проезжим генералом.

Но вот чего я не знала, что тщательно скрывалось от нас, женщин, – в кунге был припрятан автомат. Наши мужики запаслись на все случаи жизни, и, как оказалось, не зря.

Ярко светило бешеное мартовское солнце, воздух был прохладный и чистый, в сторону гор, подобно библейской голубке, летела стая сизарей. Мы ненавидели эти горы, они забрали все, что мы им отдали, мы мечтали о российских просторах, о незнакомой зелени лесов, о земле, не иссушенной солнцем, о людях, не бреющих голов. Мы драпали под ярким весенним солнцем, и страх еще не покинул наши сердца.

Плексигласовые окна в кунге были открыты, я стояла у одного, Павлик

– у другого. На ухабах машину трясло – танки и тяжелая техника разбили старый советский асфальт.

Часть третья

1

Небо в Таджикистане бездонное. Чем выше поднимаешься в горы, тем выше купол над твоей головой. Если задуматься, безмятежность синевы страшит не меньше непроглядного мрака. Серебристо-голубой и черный – две стороны зеркала: амальгама и подложка, только зеркало неба особенное – оно не отражает, а вбирает, не показывает, а рассматривает. Чистый воздух, искрящийся снег, тающие ледники.

Человек убегает из точки А в точку Б. Тысячи тысяч раз наблюдали дневная тишина и ночная тишина подобное бегство. Я стояла у окна, смотрела вверх, словно искала там предсказание пути, но ничего не увидела. Сердцем, зеркалом души, как называют его мусульмане, приняв неизбежное, я немного успокоилась, переключилась, слушала надсадный рев машины, взбирающейся по серпантину все выше и выше. “Урал” продолжал двигаться по дороге в точку Б, далекую, лежащую под другими небесами.

В стране шла гражданская война. “Урал” полз от перевала к перевалу по горным дорогам. Машин встречалось мало. Дважды нас останавливали на блокпостах, но со своими бывший полковник погранслужбы легко находил общий язык. Документы на машину были исправны – он хорошо заплатил в душанбинском ГАИ, нас пропускали без взяток.

Проехали перевал Анзоб, оставили позади поворот на Пенджикент, проскочили, не останавливаясь, Шахристан, впереди были Ура-Тюбе и

Зафарабад – граница с Сырдарьинской областью Узбекистана. Здесь нас и подловили.

На пустынной трассе, перекрывая движение, стоял “жигуленок”. Его охраняли два таджика с автоматами Калашникова. Старший, с большой седой бородой, поднял автомат, второй держал оружие нацеленным на грузовик.

– Гена, готовность номер один, клади всех на пол! – скомандовал дядя

Степа.

В кабине с ним сидел Володька, остальные – в кузове.

Геннадий, надо отдать ему должное, тут же преобразился, вытащил из-под матраса автомат, всех нас заставил лечь на пол, передернул затвор, встал у левого окна. Автомат он держал низко – пикет на дороге оружия не видел. Притормозив у “жигуленка”, дядя Степа выглянул в окно, мирно спросил:

– Какие проблемы, ако?

– Проверка, вылезай из машины все.

Дядя Степа втопил газ – “Урал” рванулся вперед, смял младшего, откинул и сильно покорежил “жигуленок”, старший успел отскочить вправо. Из кювета выскочили еще четверо, открыли беглый огонь.

Несколько пуль прошили фанерный кунг, пробили лобовое стекло. Я ничего не видела, лежала, навалившись на Павлика, закрывала его телом. Потом мне рассказали: их старшего Геннадий расстрелял очередью.

“Урал” помчался по дороге. До глубокой темноты Геннадий простоял у открытой двери, высматривал преследователей, но, видно, догонять нас побоялись.

Ура-Тюбе мы проехали медленно и чинно, как на параде, чтобы не вызывать подозрений, и, как только город остался позади, дядя Степа снова припустил. Чудом не пострадали ни люди, ни машина – пробитое пулей лобовое стекло, четыре дырки в фанерном кунге не в счет, – бандиты не ожидали сопротивления.

Зафарабад проехали ночью, милицейский пост с приданным ему взводом солдатиков принял мзду и пожелал нам счастливого пути. Таджикистан остался позади.

Съехали с дороги, сделали привал, Геннадий разжег костер. Мужчины обсуждали бой, мы с тетей Катей готовили и в их разговорах не участвовали.

Во время трапезы дядя Степа вдруг сказал, что очередь Геннадия, пущенная почти в упор, разорвала бандита, как гнилую дыню, и добавил с ухмылкой:

– Как там гурии в раю мозги по клочкам собирать будут, не представляю.

Геннадий наскоро поел и ушел в кузов. Когда я заглянула туда, он стоял на коленях, молился, но, заметив меня, сделал вид, что роется в спальнике. В ту ночь я легла с ним рядом, но он спал или притворялся спящим, слишком уж ровным было дыхание. Всю дорогу – девять тяжелых дней – он был молчалив, отвечал односложно, нес положенную вахту у окна, спокойный, собранный, погруженный в свои переживания.

Гулистан, Бахт, Сырдарья, Ташкент, плоские киргизские степи -

Чимкент, Кзыл-Орда – дорога, идущая по берегу мутной Сырдарьи, поля, голые сады, невозделанные пустоши. Пыль, скрипящий на зубах песок.