Рыба - любовь

Сорок лет дед работал наборщиком в типографии районной газеты. Работал со свинцом и заболел сатурнизмом[16]. Это слово поразило мое воображение, когда я был мальчишкой. Я решил, что дед скоро станет кем-то вроде инопланетянина и попадет в зависимость от Сатурна с его кольцами: он вот-вот позеленеет, а на голове у него вырастут антенны, и в один прекрасный день он улетит на тарелке, похищенный своими космическими братьями. Отец прозвал его Сатурном. Теперь он стал стариком, живет среди бурьяна под прохудившейся крышей. Я вижу, как с каждым годом сужается круг его привычных занятий. Теперь он чаще всего посиживает у печки на кухне, мастерит самодельные патроны и разбирает свой слуховой аппарат. Когда я приезжаю без предупреждения и кладу руку ему на плечо, он не вздрагивает, а просто поворачивается ко мне, улыбаясь. Долгое время я удивлялся его железным нервам — на самом деле о приходе гостя его предупреждает пес, который настораживает уши. Когда-то это был мой пес, но с тех пор, как я уехал в Париж, он не желает меня знать.

Мне бы очень хотелось, чтобы прошлое оживало, когда я приезжаю сюда. Чтобы на меня нахлынули воспоминания: вот я по утрам иду кормить кур, а в риге играют скрипки, их звуки сливаются со звяканьем бидонов — Сатурн доит коров. Он тогда уже был глухим и считал, что родители мои бездельники, ведь скрипок он не слышал. По воскресеньям мы сдавали нашу ферму под свадьбы. Она значилась в каталоге одного брачного агентства, которое устраивало свадьбы «все включено» для горожан, жаждущих насладиться сельскими красотами. В детстве я был милашкой. В рубашке с жабо и в галстуке-бабочке я говорил «здрасте!», подхватывал фату невесты — глаз не оторвешь. В то время у нас осталось только три коровы, остальных заменили женихи с невестами. Каждый раз к нам жаловали одни и те же гости: агентство обеспечивало свадьбы десятком почетных гостей, и приезжал посол с моноклем, генерал, два кавалера ордена Почетного легиона и герцогиня. Деньги, которые они получали, выступая фигурантами, были хорошей добавкой к пенсии.

Я смотрел, как Беатриса ходит по давно заброшенным комнатам, по двору, вдоль повалившейся ограды, заглядывает в пустую конюшню, и это не вызывало во мне особого волнения. Да, я очень хотел увидеть ее в тех местах, где прошло мое детство, и так часто представлял себе это, что, видно, перестарался. Дедушка в честь Беатрисы надел свой слуховой аппарат, она разговаривала с ним, затыкая уши и с трудом подавляя смех, и мне это было неприятно. Я так скучал по ней в Париже, а вот теперь она казалась мне лишней, ей не было места в моих воспоминаниях. Мои воспоминания… Время оставило свой отпечаток на Мельнице, на Сатурне, вот только я ничуть не изменился, хотя это не имело значения. Этот дом уже не был моим.

Вечером дед откупорил для нас бутылку романеконти. А стол накрыл в столовой, где пахло плесенью и углями из камина. Я впервые привез с собой девушку. Мы сидели и ели жареную телятину. Беатриса любезно поддерживала разговор, а меня это раздражало; Сатурн, который все равно ничего не слышал, делал вид, что и не слушает. Когда она замолкала, показывал ей на тарелку и говорил: «Да ешьте же». Грушу она съела, вооружившись ножом и вилкой.

Мы спали на моей детской кровати, и я любил ее с остервенением, несказанно удивив ее и чуть не раздавив — про свой вес я как-то забыл. Потом повернулся спиной, уткнулся носом в пахнувшую дождем стену и заснул, так и не сказав ни слова.