Рыба - любовь

Я проснулся на рассвете, спустился на кухню, намазал себе кусок хлеба маслом и не стал есть, оставил на краю стола. Надел сапоги и пошел прямо по росе к виноградникам. Туман расползался по холмам, обвивал деревья. Каркали вороны. Я зашел в ригу, всей грудью вдохнул запах соломы, который для меня уже ничего не значил. Сам не знаю почему, сидя на стоге сена, я вдруг вспомнил, как Сатурн водил меня в свою бывшую типографию. Там все изменилось, типографию полностью переоборудовали, вместо ротационных печатных станков появился офсет, дед вел меня по коридорам, освещенным мягким светом, не обращая внимания на новый пластик, на окна во всю стену, на появившийся кондиционер. В цехе фотонабора, сине-оранжевой стеклянной коробке, в полной тишине расхаживали люди в белых халатах, похожие на фармацевтов. Другие сидели на высоких крутящихся стульях и смотрели на экраны, где благодаря их порхающим по клавиатуре пальцам появлялся текст. В этом цветном холодном мире старики приветствовали Сатурна радостно и тепло, вспоминали разные истории из прежней жизни, тяжелые времена, друзей-приятелей. Их голоса дребезжали, они хлопали друг друга по плечу и смеялись громко и раскатисто, чтобы забыть о том, что их теперь окружает, о тех, кого уже нет на свете, о том, что их время прошло. Я стоял в стороне и смотрел на деда, которого усадили за стол, чтобы объяснить, как обращаться с этой техникой, приобщить его к работе, а он валял дурака, веселя стариков. Мы с дедом пошли обратно по коридору и через стеклянные перегородки видели, как цех фотонабора снова зажил своей жизнью, рабочие разошлись по местам, вот только двигались они медленно, как-то по-другому, старики грустно понурились, их пригнул сквознячок, проникший из прошлого в кондиционированный воздух, сдавив их легкие, поколебав привычки.

Я залил бензин в культиватор, вытащил его из риги и взялся за работу, трясясь и спотыкаясь — кепка съехала на нос, куртка набок. Появилась Беатриса, завернувшись в халат и утопая в моих домашних тапочках. Она хотела мне помочь. Я пихал сошник в рыхлую землю, и ротор переворачивал ее комьями, камни летели во все стороны, Беатриса подбирала их и складывала в стороне. Я начал освобождать это поле от камней лет в двенадцать, задумал сделать здесь бассейн — но с тех пор так и не продвинулся ни на шаг. Я рассказал Беатрисе еще разок про свадьбы, про концерты в риге, про все то, что ушло в прошлое. Мне приходилось кричать из-за тарахтенья мотора, она меня ни разу не переспросила, и я решил, что она меня не слушает. Вибрация мотора отдавалась у меня в руках и даже в животе. Взошло солнце.

Сатурн пришел звать нас пить кофе, привел в кухню, где на столе стояли три большие чашки. Для салфетки Беатрисы нашлось даже кольцо. Я сказал деду, что обедать мы не останемся. Он пожал плечами, позвал пса, который тут же прибежал и сел у своей миски. Дед приготовил ему еду. Нами он больше не занимался.

Беатриса исчезла, пока я мыл посуду. Скрипели ставни, стонали ступеньки, скрежетали разбухшие деревянные двери, позвякивали их замки — все эти звуки были мне до боли знакомы, они повторялись от комнаты к комнате. Я поискал Беатрису, не окликая ее, и нашел на чердаке. От потолка уцелела лишь матица из яблоневого дерева. Пыль сразу забилась в горло, ветер задувал сквозь черепичную крышу, пол просел и кое-где сгнил. На чердаке свой уголок был у Сатурна: прямо у люка он складывал свои газеты, подпирая их словарями, был и мой детский уголок, где в коробках хранились солдатики, и уголок моих родителей — там лежали скрипки, ноты, стояла фисгармония. Беатриса перелистала газеты, переворошила моих солдат и теперь замерла перед большим чемоданом с гербами Ост-Индской компании. До моего рождения родители работали в разных оркестрах и, расставаясь на время гастролей, постоянно писали друг другу письма, которые хранили в этом чемодане. Я никогда не решался открыть его. Подошел, очень медленно, глядя ей прямо в глаза. Я знал, что мы там найдем: красивые банальные слова, любовный лепет, письма разных лет вперемешку, бездумные клятвы. Полное безразличие ко всему, что их не касается, безмятежное спокойствие, которого я никогда не испытывал, их счастье, которое оставило во мне лишь пустоту. Их никогда не было рядом, они ушли слишком рано, оставив мне на память лишь разлуку с ними. И этот чемодан. Беатриса наклонила голову и отвела глаза. И тогда я протянул руку: сейчас мы воскресим их встречу, их радость, их тайны — потому что я не способен любить кого-то в одиночку. Я поднял крышку. Чемодан был пуст.