Рыбаки

Эта надежда пришла с Новым годом, принеся новый дух и покой, контрастирующий с печалью прошедшего года. Казалось, больше она в наш дом не вернется. Отец перекрасил машину в блестящий темно-синий цвет. Он часто, почти непрерывно, говорил о приезде мистера Байо и нашей скорой эмиграции в Канаду. Он снова стал называть нас ласковыми прозвищами: мать была Omalicha, прекрасная; Дэвид — Onye-Eze, король; Нкем — Nnem, его мать. Перед нашими с Обембе именами он, словно звание, ставил эпитет «рыбак». Мать вернула себе свой нормальный вес, но моего брата эта перемена не тронула. Ничто его не радовало. Ни одна новость, даже самая важная. Его не впечатляла мысль, что мы впервые полетим на самолете и будем жить в городе, где по улицам можно кататься на велосипедах и скейтах — как дети мистера Байо. Когда отец впервые упомянул об этом, для меня это была большая новость: если сравнивать с животными, то это была корова или целый слон, тогда как для брата она имела размер муравья. Позже, когда мы вернулись к себе в комнату, он зажал этого муравьишку обещаний лучшего будущего в щепоти и вышвырнул в окно. Сказал:

— Я должен отмстить за наших братьев.

Однако отец был настроен решительно. Утром 5 января он разбудил нас — точно так же, как за год до этого, когда сообщил о командировке в Йолу, — и сказал, что едет в Лагос. Меня посетило ощущение дежавю. Кто-то говорил, что большинство вещей заканчиваются похоже — пусть и отдаленно — на то, как они начинались. Так же было и с нами.

— Я прямо сейчас отправляюсь в Лагос, — заявил отец. Он надел свои обычные очки, скрыв глаза за стеклами, и старую рубашку с короткими рукавами и бэджиком Центрального банка Нигерии на кармане.

— Возьму ваши фотографии для загранпаспортов. К тому времени, как я вернусь, Байо уже прилетит в Лагос, и потом мы все вместе отправимся получать для вас канадские визы.

За два дня до этого нам с Обембе побрили головы, и мы пошли к «нашему фотографу» мистеру Литтлу, как мы его называли: он держал фотолавку «Литтл-бай-литтл». Он усадил нас на стулья с мягкой обивкой под яркой флуоресцентной лампой и тканевым навесом. Позади стульев на треть стены был натянут белый задник. Сверкнула ослепительная вспышка, мистер Литтл щелкнул пальцем и велел моему брату занять место на стуле.

Отец достал две пятидесятинайровые купюры, положил их на стол и одними губами произнес:

— Будьте осторожны.

Развернулся и ушел, совсем как в то утро, когда уезжал в Йолу.

После завтрака, состоявшего из кукурузных хлопьев и жареного картофеля, пока мы таскали воду из колодца в ванную, брат заявил, что пришла пора «последних попыток».

— Когда мама с малышами уйдут, мы отправимся на поиски Абулу, — сказал он.

— Куда? — спросил я.

— На реку, — не оборачиваясь, ответил Обембе. — Убьем его как рыбу, удочками с крючьями.

Я кивнул.

— Я уже два раза ходил за Абулу до самой реки. Он, похоже, каждый вечер туда наведывается.

— Правда?

— Да, — кивнул Обембе.

Первые несколько дней нового года он не обсуждал нашу миссию, но много думал и оставался замкнутым, часто исчезая из дома, особенно по вечерам. Потом возвращался и делал какие-то пометки в блокноте, что-то рисовал. Я никогда не спрашивал, где он пропадает, а он и не рассказывал.

— Я уже некоторое время слежу за ним. Он ходит на реку каждый вечер, — сказал Обембе. — Ходит туда почти каждый день и моется, наверное, а потом сидит под манговым деревом, под которым мы его тогда встретили. Если убьем Абулу там, — он осекся, словно в голове у него промелькнуло возражение, — никто ничего не выяснит.

— Когда пойдем? — пробормотал я, кивая.

— Абулу отправляется на реку на закате.

Позднее, когда мать с младшими детьми ушла и мы остались одни, Обембе указал под кровать:

— Там наши удочки.

И сам же вытащил их оттуда: две уснащенные колючками палки с серповидными крючками на концах. Лески были укорочены так сильно, что казалось, будто крючья приторочены к самим палкам, в которых уже нельзя было узнать удочки. Я понял, что в оружие их переделал Обембе, и эта мысль парализовала меня.

— Я принес их вчера после того, как проследил за Абулу, — сказал он. — Теперь я готов.