Рыбарь

– Погодь! Я взялся доказать - и я вам докажу безупречно! Не её одну подсёк. Ещё "лапоть" один тыкался...

Послал Сизорина приглядывать за барышней, с остальными поднырнул под стоящие поезда. Вышли на третью платформу, потолкались.

– Вот он! - бросил Ромеев. - Подходим неприметно, порознь.

Пожилой бородатый мужичонка в лаптях, с набитой кошёлкой, маячил перед составом, на который погрузили сорокачетырёхлинейные гаубицы и упряжных лошадей. Подойдя к субтильному курносому юнкеру не старше восемнадцати, спросил:

– Господин, это будет не Пятый ли полк?

– Нет.

– Сынок у меня в Пятом Сызранском. По своей охоте пошёл! А я на работах был в Мелекессе, не привелось и проститься. А добрые люди скажи: в Самаре ещё Пятый-то. Привёз, чего старуха собрала...

– Пятый Сызранский полк - во Второй дивизии, - сухо сообщил юнкер.

– А это какая?

– Другая.

– На Уфу едете? Я чего спрашиваю-то. Охота, чтоб сынку выпало - на Уфу. Там места больно хлебные. И коровьим маслом заелись. Вам, стало быть, туда? Счастье, коли так...

Юнкер важно прервал:

– Вы рискуете жизнью! - ему впервые выпал случай "сделать внушение". - Вы - в расположении Действующей Армии, здесь нельзя вести расспросы! Приехали к сыну, а ни его не увидите, ни домой не вернётесь. Вас могут р-р-расстрелять на месте!

– Спаси, Святители... - мужичонка низко поклонился; крестясь, засеменил прочь.

Ромеев послал Шикунова следить за ним. Пояснил: для "полного букета" надо еще "мальца" посмотреть - давеча приметил. Должен где-то здесь крутиться.

"Мальца" нашли на шестой платформе. По виду - уличный пацан лет четырнадцати. Переминаясь с ноги на ногу, разговаривал с добровольцем, на котором военная форма висела мешком. Лет около тридцати, с интеллигентным лицом, в пенсне - по-видимому, учитель. Парнишка спрашивал его, указывая на эшелон с пехотой:

– Дяденька, это на Уфу? Я батю ищу! Сказывали - его на Уфу. Какой полк-то? Мой батя в Сызранском...

Доброволец вежливо ответил: полк - Седьмой Хвалынский, следует в сторону Оренбурга.

– Не до Павловки? Сказывали, там биться насмерть будут. За батю боязно. Мать хворая лежит, какой день не встаёт...

На плечо мальчишки легла рука Ромеева.

– Здорово, Митрий!

– Ванька я, - зорко вгляделся в незнакомого военного.

– Отец, говоришь, следует на Уфу? А сам боишься, что его убьют под Павловкой. Направления-то разные.

У паренька в руке - бумажный свёрточек. Протянул:

– Крестик серебряный на гайтане. С иконкой! Святой Михаил Архангел! Мать наказала отца найти - передать...

– Идём к отцу! Ждёт, говорю! - Ромеев взял пацана за запястье. Сообщил

добровольцу: - Украл крестик только что. У контуженого взял обманом.

Солдат в пенсне остался стоять - с выражением растерянного недоверия.

Мальчишка пронзительно вскричал:

– Люди добрые! Караул!! - тут же смолк от жгучей боли в руке.

– Сломаю грабельку! - раздалось над ухом.

Быстро шли сквозь толпу.

– Воришка это! Воришка! - внушительно охлаждал Быбин тех, кто порывался вступиться. Ромеев велел ему отвести "шкета" к багажному помещению вокзала, ждать там. Лушина послал найти Шикунова: вдвоём они должны взять "лаптя", тоже доставить к багажному.

– Я туда же бабёнку приведу! - шепнул Володя, побежал.

От багажного вели троих. Хорошо одетая барышня возмущалась:

– Позовите офицера! Это - своеволие пьяных!

Мужичонка в лаптях молился вслух. Паренёк помалкивал. Спутники Ромеева с винтовками наперевес окружали группку, сам он шёл впереди с наганом в руке, покрикивал:

– В сторонку! Контрразведка!

Из вокзала запасным ходом вышли на мощёную площадку. От неё начинались тянувшиеся вдоль железнодорожного пути пакгаузы, сколоченные из пропитанных креозотом балок, обращённые дверьми к поездам. Позади пакгаузов неширокой полосой протянулся замусоренный пустырь. Железная решётка отгораживала его от палисадника и городских строений. На пустыре никогда не высыхали зловонные лужи, попадались трупы кошек, собак. Небольшая его часть посыпана песком. На нём темнеют круги запёкшейся крови. Одни чернее: кровь уже гниёт. Другие - свежие.

– Двоих нонешних убрали, - сказал Шикунов, и все пришедшие посмотрели на стену пакгауза, густо испещрённую отверстиями: множество пуль глубоко ушло в толстые твёрдые балки.

– Опомнитесь! Образумьтесь! - страстно убеждала барышня, сжимая кулаки в перчатках, вздымая их перед лицом. - Мой отец - большой начальник, глава земской управы! Вас неминуемо накажут, неминуемо...

"Лапоть" заорал неожиданно зычно:

– Православные, покличьте начальство! - он обращался к зрителям, что скапливались за оградой в палисаднике. К расстрелам привыкали, публика уже не валила - собиралась неспешно.

– У меня сын в Народной Армии, сын свою кровь льёт! - мужичонка бросил кошёлку наземь, крестясь, упал на колени: - А эти меня убивают...

Ромеев подмигнул Быбину, Шикунову, рявкнул на барышню и мужика:

– Тихо, вы! С вами разберёмся. Но этого... - рванулся к парнишке, - мы сей момент... шпиона!

– Ничем не виновный я! Сжа-альтесь!

– Говоришь, крестик на гайтане... а?! Мать наказала отцу передать... а?! А чего ж сама, когда его провожала, не навесила ему гайтан?