Рыбьи души

– И всё-таки вы поэт, признайтесь, – покачал головой Шишов, – только поэты могут курить такую гадость. Даже сантехники перешли на «галуаз».

Тем не менее, две ладошки и одна ручища потянулись к «приме», ухватили по несколько «гвоздиков» и в пачке ничего не осталось.

– Я курьер, – нехотя признался Волобуев.

– Для курьера ты слишком стар и некультяпист, – едко заметила Инесса.

– Гонцам все возрасты покорны, – припечатал Семён Максимович.

– Как он меня осекнул, – усмехнулась девушка.

– Она хотела сказать, осёк, – поправил Гриня.

Волобуев собрался соврать, что он развозит документацию только государственной важности и встречается исключительно с членами правительства, но передумал. От Гришки не предвиделось никакого толку, ни в моральном, ни в материальном плане, а Инесса с Виолеттой были хоть и молоды, но слишком уж не ухоженны и провинциальны. «Наверняка, какими-нибудь Ксюхами зовут. Обойдёмся портвешком», – подумал опытный Максимыч и предложил сгонять за шампанским. Предложение было встречено воплями восторга и одобрения. Когда Волобуев притаранил две бутылки «Порт 777 столовое» по пятьдесят рублей сорок копеек, произведения было уже готовы.

– Эта песня посвящается вам, мой залежалый друг, – рассмеялся Шишов, беря в руки гитару, – а вторая мне. Если я, конечно, доживу до пятидесяти. Помните, Борис Гребенщиков сто лет назад пел про старика Козлодоева? А я спою вам про старика Волобуева.

Старик Волобуев

У него затылок
Оголён и скошен.
Шрамы от бутылок
Россыпью горошин

У него глазёнки
Голубого ситца.
Как глотнёт «палёнки»
Непременно ссытся.

Если у пьянчужки
Не фурычит клапан,
Значит, низ кольчужки
Грязен и закапан.

А ведь он был молод
И ходил по бабам,
«Герычем» уколот,
Пыхнувши не слабо.

Иногда под водкой,
Иногда под клеем,
Он шагал к молодкам
И бубнил: «Налей им».

Но придя к простухе,
Он шумел с порога:
«Дай мне бормотухи
Иль пивка немного»!

А девица гордо,
Подбоченясь скалкой,
Возражала: «Морда,
Хочешь по мигалкам?

Пить бы мог и дома
Или на скамейке.
Не создать, кулёма,
Нам с тобой ячейки.

Уходи, утырок!
Отползай, укурок!
А то влепит дырок
Мой дружок из урок».

Волобуев кепи
Забывал в прихожей
И ломился в степи
С протокольной рожей.

Жизнь промчалась мимо.
Горе так уж горе. Ч-ч-чь.

Шишов приложил указательный палец к губам:

Словно после «примы»
Входит в горло горечь.

Жизнь была контрольной,
Страхом, болью, игом.
Разве не прикольно,
Что и сгинет мигом?

Волобуев не знал, обидеться ему или захихикать. На всякий случай рассмеялся. А Гришка уже запел вторую песню, где говорилось, что когда-нибудь ему стукнет полтинник, чего быть не может и никогда не будет. В принципе.

Старик Шишов

Мне скоро стукнет пятьдесят.
Ну, чем не возраст для поэта?
В мозгах бетон, глаза косят,
Не фокусируя предметы.

Я обносился, отощал,
Не попадаю пальцем в ноты,
Я даже духом обнищал,
Не говоря уж про банкноты.

Ну ладно, съем ново-пассит
Или повешусь, как повеса.
Поэт на проводе висит
Солидней гирьки и отвеса.

Успех и деньги – вот завет,
Нам от Державина дошедший.
После пятидесяти поэт -
Не гражданин, а сумасшедший.

Но я не брошусь под «оку»
И не запью, не стану в позу,
Я «ундервуд» приволоку
И перейду в сердцах на прозу.