Рыбья кровь

– За моими плечами тысячелетняя империя, а за твоими – бежецкое селище, поэтому позволь этими дворцовыми глупостями заниматься мне, – ничуть не смутился самозваный тиун.

Привезенные из Казгара суточные водяные часы непреложно отсчитывали время, когда надо трапезничать, принимать сотских и гостей, выезжать для досмотра укреплений и войск, вершить княжий суд и даже встречаться с наложницами. Последнее вызвало особое удивление Дарника: разве князь еще и это должен?

– А как еще твои подданные узнают, что ты здоров, бодр и ничем не омрачен? – убеждал Фемел. – Свои настроения можешь спрятать в самый дальний чулан. Теперь твой долг – думать о большом, а не о малом и ничтожном.

– Неужели ваши императоры тоже все это соблюдают?

– Хорошие императоры – да, а плохие сеют смуту среди подданных. Как только они становятся похожими на простых смертных, у ближайших вельмож возникает вопрос: чем он лучше меня? А у простых людей: почему он лучше всех? Ты должен быть настолько выше всех, чтобы никому даже в голову не приходило равняться с тобой.

Такой ответ пришелся Дарнику по душе, но сомнения еще оставались:

– А как же мои сотские, с которыми я все это начинал? Они не будут в обиде?

– Разумеется, будут. От всех от них ты рано или поздно должен избавиться. И собрать вокруг себя тех, для кого ты князь с первого дня.

– Что значит избавиться? Казнить? – Дарнику было просто любопытно.

– Ну почему же? Ратное счастье переменчиво. Кто сегодня победитель, тот завтра может поймать вражескую стрелу или копье.

– Но точно так же я должен буду освободиться и от тебя, – заметил князь.

– Конечно, и правильно сделаешь. Но два-три года при тебе я еще сумею побыть.

Маланкин сын не мог скрыть изумления:

– И ты готов быть казненным, только чтобы побыть два-три года моим дворским тиуном?

– Почему бы и нет? – с улыбкой произнес Фемел. – Если бы я хотел спокойной, надежной и долгой жизни, разве я поехал бы к таким дикарям, как вы?

– А как я узнаю о верности моих новых приближенных?

– А этого никто узнать не может. Поэтому быть князем – это самая опасная обязанность на свете. Особенно для тебя. Наследственным князьям могут многое простить, а ты за все отвечаешь сам.

Сотские и липовские старейшины воспринимали возвышение дворовых людей весьма ревниво. Чтобы их успокоить, Дарник ввел показательную порку челядинцев за малейший проступок. Вот и получалось, что самого негодного ополченца можно было казнить, но только не пороть, а важных дворовых казнить не казнили, зато, разложив голышом на козлах посреди войскового дворища, пороли как последних рабов. С Фемелом князь поступил еще хитрее, подговорил его прийти на фалерный совет без приглашения и с позором при всех изгнал оттуда: мол, нечего ключнику и амбарщику делать среди заслуженных воинов.

– Ты действительно прирожденный вожак, – вынужден был признать после этого главный дворский. – Расскажи про свою мать.

Дарник рассказал, не забыв упомянуть и про нападение на их землянку медведя-шатуна.

– Да, великая женщина, теперь понятно, почему ты такой, – заключил, внимательно выслушав, Фемел.

Дарник его слова воспринял словно откровение – как и все, он считал, что лучшие качества сыну передаются только через отца.

– Одно плохо: настоящей любви к другой женщине у тебя никогда не будет. Все они будут мелкими по сравнению с твоей матерью. А ты мелких людей никогда любить не будешь, – сделал еще один вывод Фемел.

Дарник лишь засмеялся в ответ. После казни Ульны он почти месяц избегал своих наложниц, но постепенно с еще большим пылом вновь стал наведываться к ним. Более того, с наступлением зимы к нему неожиданно вернулась Зорька. Ее муж утонул, запутавшись на рыбалке в сети, и молодая тростенчанка осталась одна с полугодовалым сыном. Навестив ее в Городце, Дарник сказал:

– Решай сама: если снова со мной, то никаких мужей больше не будет.

– Иначе перерубишь меня пополам?

– Иначе перерублю, – улыбаясь, пообещал он.

– А ты меня меньше любить не будешь? – задала она чисто женский вопрос.

– Конечно, нет, – глазом не моргнув, уверил Зорьку Дарник. Говорить женщинам подобные слова давно стало для него ничего не значащим ритуалом.

Материнство слегка округлило и состарило стройную девушку, но в этом тоже была своя привлекательность, превратившая Зорьку не просто в еще одну наложницу, а в женщину, с которой его связывали сложные житейские события.

Так и получилось, что отныне Дарнику приходилось ночевать попеременно в четырех местах: у Шуши на Арсовой заставе, у Саженки в Воеводине, у Черны на войсковом дворище и у Зорьки в Городце. Не в пример недавнему прошлому никто из наложниц сцен ревности ему не закатывал, ведя лишь скрупулезный подсчет выпавшим на их долю ночам. Следом за князем вместе с малой дружиной перемещалась и часть дворовой челяди, превращая каждый такой ночлег во временную княжескую столицу, что по-своему тоже было полезно.