Рыбья Кровь и княжна

Часто князю нужно было дополнительное время, чтобы это вспомнить и как следует ответить. Иногда он сам принимался рассказывать то, что казалось ему важным и интересным:

— Как я сейчас понимаю, для меня очень много значило не то, что моя мать Маланка делала, а то, чего она не делала. Она никогда не обсуждала других женщин и мужчин, никогда не ставила мне в пример других мальчишек, никогда не обнимала и не целовала меня. Поэтому все это стало представляться мне лишним и придуманным. Я считал, что раз люди не могут достигнуть чего-то большого и главного, то находят себе эти маленькие страсти и увлечения.

— А что было для тебя наибольшим увлечением? — тут же подхватывал священник.

— Наибольшим?.. — чуть задумывался Дарник. — Прокладывать в лесу свои тропы.

— Как это?

— У нас кругом был очень дремучий лес с буреломами и гарями. Мне казалось очень обидным, что какие-то наваленные стволы деревьев мешают идти, куда мне хочется, и я топориком прорубал в них свои прямые тропы.

— А почему ты остановился и не стал продолжать это дальше?

— Потому что понял, что одной моей жизни на это мало. Хотелось не просто каждый день возвращаться домой, а идти, ночевать и снова идти куда глаза глядят.

— И однажды ты в одиночку взял и пошел, чтобы уже никогда не вернуться?

— Не в одиночку, со мной должен был идти еще один мой товарищ-побратим. Но ему вечно что-то мешало, и я пошел один.

— И мать тебя отпустила?

— Я ей сказал, что иду не один.

— Боялся?

— Еще как! Причем даже не самой смерти от зверя или людей, а своей собственной промашки, что приведет к этой смерти. Погибнуть от своей глупости и неосторожности, мне казалось, страшнее этого ничего нет на свете. Считал даже дни. Десять дней прожил — уже не совсем глуп, двадцать дней — просто не глуп, год прожил — вообще молодец.

— А сейчас?

— Сейчас наоборот. Достойная и доблестная смерть внушает только отвращение. Деревья до неба не растут. Год назад думал: вот, наконец, повезло — отравленной стрелой подстрелили. Почему-то выжил. Круг обязан замкнуться. Смерды должны получить свою радость: чтобы князь Рыбья Кровь умер самой нелепой и смешной смертью.

Отец Паисий уже не вскидывал удивленных глаз, а, научившись понемногу разбираться в серьезных и шутливых княжеских интонациях, просто записывал.

— Что этот ромейский жрец все время пишет? — допытывались воеводы.

— Список моих предков составляет. Хочет узнать, от какого я бога произошел, — в своем привычном духе отвечал Дарник.

Спустя три недели, не потеряв ни одного судна, флотилия подошла к Криту и пошла вдоль его северного побережья на запад. Здесь уж были горы так горы, и на версту, и на полторы и на две в высоту и не сглаженные, а какие-то острые и отвесные. Леса прятались в горных расщелинах и долинах, а открытые солнцу склоны покрывал мелкий кустарник и редкие пучки выгоревшей травы.

— Ну и где ваши арабы? — спрашивал князь архонта, оглядывая совершенно пустынный берег. Изредка где-то на высотах виднелись два-три маленьких серых домика, да несколько раз замечали пастухов со стадами овец и коз — и все. Даже рыбачьих лодок ни было видно. Дважды приставали к берегу, чтобы пополнить запас свежей воды, и тоже никого не встретили.

— Еще увидите и не обрадуетесь, — мрачно предрекал архонт.

— А конница у них есть?

— Есть, но очень мало. Это сказки, что арабы воюют только на лошадях. Кони слишком дороги и сами по себе, и из-за перевозки сюда тем более, поэтому никто не будет подставлять их под ваши стрелы. В пешем строю они тоже хорошо воюют. Переняли у нас сомкнутый строй, да и вообще воинственны не хуже других варваров.

Залив Суда, отделявший Акротири от основной части Крита, представлял собой идеальную гавань. Подобно длинному кувшину, он на несколько верст врезался в гористые берега, да еще в горловине закупоривался дополнительным маленьким островком. Какие бы бури ни бушевали на море, здесь на воде поднималась лишь небольшая рябь. Это сразу оценили липовцы, когда в разыгравшийся нешуточный шторм успели ловко сюда проскочить.

Северный берег залива принадлежал ромеям, южный — арабам, о чем засвидетельствовали несколько стрел, попавших в левую обшивку дромонов. В самой дальней точке залива, у перешейка, соединявшего Акротири с островом, находился поселок Сифес, находившийся в постоянной полуосаде со стороны магометан. Чуть к северу от него, недоступные для зажигательных арабских стрел, стояли пришвартованные к берегу три дромона. Сюда же пристала и флотилия липовцев.

На берегу встречать союзников собралась целая толпа разноплеменных воинов. Как уже знал Рыбья Кровь, основу войска составляла мира стратиотов, еще одну миру составляли сербы и италики — всего до пяти тысяч воинов. В центре толпы со своими воеводами-комитами стоял мирарх Калистос, тридцатилетний худощавый мужчина, чьи короткие светлые волосы напоминали овечью шерсть, за что в войске его называли Золотое Руно. Он никогда не имел дела с северными словенами, поэтому в первый момент принял прибывшее подкрепление за хорватов.