Рыбья Кровь и княжна

Князь молчал — необходимо было хорошо подумать, прежде чем ответить на подобный вызов.

Купеческие суда из Родоса привезли удивительное известие: хазарский каган принял иудейскую веру и заставил принять ее всех своих приближенных. Для ромеев это стало бесконечной темой пересудов: как это так, принять веру народа, который не имеет своего государства и рассеян по всему миру? Одни говорили, что кагана вынудили к этому большие долги иудейским купцам, другие называли причиной его красивую жену-иудейку. Дарник уклонялся от таких обсуждений, но они дали толчок иным его мыслям. С одной стороны, все было достаточно ясно: постоянно воюя с ромеями и магометанами, каган выбрал себе свое собственное единобожие, независимую точку опоры, с другой — это каким же надо быть отважным, чтобы вот так просто отказаться от веры своих предков-язычников и столь резко пойти против интересов собственного народа?

Пять лет соприкасаясь со множеством словен и чужеродцев, Рыбья Кровь намеренно отставлял вопрос верований в сторону, считая, что он пока не готов разбираться в нем. И теперь пришла пора, если не для других, то для самого себя как-то определиться с этим. Поэтому князь почти обрадовался, когда отец Паисий как-то раз спросил:

— А как ты вообще представляешь себе окружающее мироздание?

— Прежде всего, я никак не могу согласиться с тем, что все мои слова и поступки кем-то заранее предопределены. Потом мне просто жаль тех богов, которые вечно вынуждены делать одно и то же и строго следить за почитанием, которое им оказывают или не оказывают земные люди. Правда, многобожие я тоже не слишком понимаю. Как могут от главного бога отпочковываться боги не главные, а от не главных — земные цари, их вельможи, простые смерды и рабы.

— А как же, по-твоему, все тогда обстоит на самом деле?

— По-моему, надо вести происхождение жизни не сверху вниз, а снизу вверх, так же как вековой дуб растет из крошечного желудя вверх, а не из кроны вниз.

— Очень любопытно, — улыбаясь, поощрял его священник.

— Падающие с ночного неба звезды рассеивают по земле лучики-семена. Из них прорастают камни и песок. Однажды одна из песчинок по-особому повернулась и стала растением, другая повернулась и превратилась в крошечную букашку, третья песчинка издала звук-слово и выросла в человека. Из многих людей, как из стай птиц и волков, немедленно возникли вожаки, те, кто знал, как больше добыть еды и лучше отбиться от хищников. Вожаки принялись воевать друг с другом, и лучшие из них назвались князьями и императорами. После смерти их души точно так же соперничают друг с другом, и лучшие из них становятся богами лесов, лугов, рек и озер и стремятся помогать своим земным потомкам. Эти боги сами тоже растут и развиваются и превращаются в старших богов, ведающих бурями, потопами, землетрясениями. Они уже потеряли связь с людьми и радуются только своему могуществу, чтобы, в конце концов, вырасти и из него. Тогда они становятся управителями луны и звезд и, забыв, что земная жизнь уже существует, вновь и вновь посылают на землю свои плодотворные лучики-семена, после чего и успокаиваются вечным сном в виде небесных созвездий.

— Ха-ха-ха! — неудержимо, в голос хохотал всегда серьезный Паисий.

Рыбья Кровь смотрел на него без всякого гнева, ему достаточно было того, что он все это сумел ясно высказать на чужом языке и перед единственным человеком, способным это как следует оценить.

— Извини, — сказал священник, успокаиваясь. — Теперь я понимаю, как ты смог выучить по свиткам наш язык. А ты вообще меняешься за последние годы или нет?

Вопрос прозвучал неожиданно. Конечно, меняюсь, собирался заявить Дарник, вот стал князем, воюю в тысяче верст от дома, даже по жене стал скучать.

— Зачем мне меняться? Раз всё вокруг мне подчиняется, меняться нет никакого смысла. Становлюсь опытней, осторожней, ну и достаточно.

— И тебя вполне устраивает то, какой ты есть? Ничего не хочется в себе поменять?

— Чем ваша вера мне больше всего смешна, так это тем, что можно грешить, а потом легко замаливать свои грехи. Нет уж! Пусть все мои грехи останутся при мне, и ни перед кем никогда я за них не буду просить прощения. А еще я люблю делать так! — Князь взял с доски две фигуры, с нарушением правил перенес их через ряд черных пешек и поставил мат черному королю — мол, на сегодня откровений хватит!

Подобные разговоры приятно возбуждали Дарника, в то же время они оставляли в его душе некое беспокойство и недовольство собой. Это почему-то напоминало ему рассказы храброго воина у костра про свои боевые подвиги. Раз рассказывает, значит, уже ничего лучше этого не совершит. И, рассказывая чужеземному священнику о своих сокровенных размышлениях, князь невольно сравнивал себя с таким вот болтливым воякой. Битва на то, чтобы убивать, а не кичиться своей смелостью, так и проживаемая тобой жизнь на то, чтобы открывать и открывать для себя что-то новое, а не сообщать кому-то о своих вчерашних мыслях. А раз сообщаешь, значит, остановился и топчешься на месте.