Рыбья Кровь и княжна

— Да, уговорилась. И правильно сделала. Что хорошего, если бы он все разорил?

— Может, ты теперь будешь мужу и дирхемы под четвертной рост давать?

— Может, и буду! — с каким-то даже ожесточением выкрикнула Всеслава.

Позже Дарнику пришли в голову гораздо более убийственные слова насчет поступка жены, но он счел для себя зазорным снова возвращаться к этому разговору. Был даже отчасти рад, что появилась причина законно презирать эту «княжескую дуру». Наведя через Корнея справки среди горожан, он с удовлетворением убедился, что и липовцы к Всеславе уже относятся без прежнего восторга и умиления. Многие, правда, хвалили ее, что она смогла спасти от разорения хотя бы свою треть окружающих город селищ и пашен, но для большинства, как и для князя, такой здравый смысл был неприемлем. Более того, приезжающих опричниных смердов с возами провианта городские погорельцы встречали весьма враждебно. Произошло даже несколько разбойных нападений на целехонькие селища княжны.

Семейные отношения князя с женой тоже день ото дня становились все хуже и хуже. Всеслава твердо стояла на своем: никакого убийцу она к его наложницам никогда не подсылала и подсылать не будет. И так его этими словами встревожила, что он послал к Зорьке и Черне по три гридя-охранника, чтобы те неотлучно по очереди находились при его княжеских сыновьях.

В свою спальню он теперь шел как на некое тягостное испытание. Даже когда сразу после свадьбы княжна проявляла к нему намеренную холодность, все было гораздо приятнее, обнимая ее, он мог снисходительно наблюдать, как она борется со своим телесным влечением. Теперь же подобная холодность полностью стала его уделом. На вторую ночь после освобождения Липова Всеслава сказала, что сильно соскучилась по нему и не может жить без его ласки. Хорошо, будет тебе твоя ласка, решил он и, едва коснувшись подушки, торопливо заключал ее в объятия, чтобы побыстрей отделаться от докучливой повинности. Иногда, когда она упрекала, что он меньше стал любить ее, даже произносил несколько привычных любовных слов, но все это было уже совсем не то. Ах, если бы он мог приказать своему телу полностью оставаться вялым и безучастным! Но в двадцать лет это невозможно, да и некуда деться из собственной опочивальни. Запоздало пришла зависть к ромеям, придумавшим такое великое достижение, как отдельные кровати и спальни!

Уже не столько в наказание жены, сколько ради собственной потребности в женской нежной отзывчивости Дарник принялся чаще навещать своих наложниц, вернее одну Зорьку, потому что Черна вдруг ни с того ни с сего на втором свидании вздумала отшить князя.

— Ты пришел и ушел, а я так не могу. Я потом всю ночь не спала, мучилась. Я не могу больше встречать тебя от случая к случаю. Мне надо знать, что ты есть у меня, что ты помнишь и думаешь обо мне. У меня тоже есть сердце, есть чувства. Мне мало видеть тебя два раза в год, уж лучше вообще не видеть… — Она говорила и говорила, а он слушал стиснув зубы.

Какая любовь, какие чувства?! Если он с Черной может урвать в своей донельзя занятой княжеской жизни часок-другой сладостных восхитительных объятий, то зачем их портить какими-то пустыми пожеланиями? Так и не найдя у разговорившейся наложницы должного утешения, Дарник ушел от нее, чтобы больше уже не возвращаться, мол, сама, глупая, одумается и попросит, тогда, может быть, и вернусь.

С Зорькой все было по-прежнему мило и славно, но после назиданий Черны Дарник и на нее поглядывал с тайным страхом, ожидая похожих речей. Хоть ты беги в дальние городища и заводи там себе какую красотку. Но ведь нет же уверенности, что и та через какое-то время не выступит с такими же претензиями?

Памятуя слова Захария о суде кагана, Рыбья Кровь приказал составить подробный список всех липовских потерь, включая не только убитых и раненых людей, но и все потравленные поля, уничтоженные строения и угнанных лошадей. Полученная сумма в девяносто тысяч дирхемов удивила его самого, особенно тем, что вира за потерянное добро оказалась выше виры за убитых липовцев. Сразу вспомнились собственные бесчинства в ромейской Дикее. Как он стерегся там лишних жертв среди дикейцев, зато беспечно пустил под слом для добычи метательных камней с полдюжины домов. А ведь их строительство наверняка было подороже деревянных избушек Липова.

Когда в городе прошло первое облегчение от снятой осады, князь стал замечать, что многие горожане избегают смотреть ему в глаза. Фемел и Копией в один голос подтвердили:

— Липовцы перестали восхищаться тобой!

Кажется, совсем смешная причина, но Дарник почувствовал себя глубоко уязвленным, гораздо сильней, чем от прямого оскорбления. Первым его побуждением было прямо в тот же момент выйти из княжеского дома и навсегда покинуть Липов. Наверно, он так бы и сделал, будь его отношения с княжной чуть доверительней. Уехал бы в Славич и оттуда присылал бы в город свои, княжеские указы. Но Славич входил, в опричнину жены, стало быть, там он будет себя ощущать не на своем месте.