Рыбий глаз

Андрейка от удивления только головой покачал. Снял повязку, хотел положить на стол перед бабушкой, но так и замер, открыв рот от изумления и позабыв как дышать. Окружающий мир не застыл в этот раз, как обычно, а лишь «притих». И без того довольно скупая на освещение комната стала выглядеть, словно на старых фотографиях, – бледно-бронзового цвета. И бабушка выделялась на ее фоне светло-серой тенью, полупрозрачной, будто бы призрачной. Вокруг нее вилась маленькая черная точка – всего одна. Она плавно летала вокруг нее и время от времени, резко ускоряясь, пикировала бабушке в область груди, но успеха не имела, Раз за разом она отскакивала от грудной клетки, словно пуля от стены, и принималась кружиться дальше, до следующей атаки. Было очевидно, что настырная точка добьется своего – это лишь дело времени. И каждая секунда могла стать последней для бабушки. По обычаю наваждение длилось лишь пару мгновений, но Андрейке показалось, что прошла целая вечность. Так страшно было смотреть, как колючий сгусток темноты раз за разом жалит несчастную старушку, пытаясь пробиться внутрь ее исхудалого тела, чтобы навредить, раскурочить и без того старое и больное тело, лишь с одной целью – лишить жизни.

Когда Андрейка вновь сумел вздохнуть, он вдруг понял, осознал, с какой-то невероятной прозрачностью и отрешенностью, что внутри него что-то сломалось. Сломалось не так, как к примеру, ломаются кости в теле, которые вскоре срастаются, пусть хоть и криво. А надломилось так фундаментально, как случалось с кораблями в его любимых книгах при налете на риф. И хоть они еще были на плаву, теперь им суждена одна дорога – на дно.

Он подошел к бабушке, положил перед ней повязку и хотел что-то сказать что-нибудь, хоть бы просто положить руку на плечо, но не смог. Ужас сковал, колким льдом все его тело – все нутро. И потому он, чуть дыша сделал два неровных шага назад, затем, резко развернулся и подгоняемый невероятным, ошеломляющим страхом, чуть не бегом помчался прочь из избы.

***

Слабость. Именно этим словом можно описать те ощущения, что испытывал сейчас Андрейка. А вот слово – чувствовать, как раз казалось весьма неточным описанием происходящего с ним. Скорее, он не чувствовал, а сам целиком и полностью превратился в бесформенный сгусток слабости. Словно бы все прочие аспекты его личности вовсе перестали существовать, и осталась только суть – капитальная структура его существа. Особенно ярко его состояние контрастировало с недавнишним подъемом силы и на этом фоне казалось еще более печальным. В обычном своем состоянии, отметив такой факт, Андрейка бы немало, горько-сладко поиронизировал бы на этот счет, но сейчас он – слабость, а она не делает, не хочет и не может. Но так было лучше. В своей слабости мальчик находил безопасность и умиротворение. Всякая ответственность скользила и падала с его покатых плеч, словно бы какой-то кашемировый плащ, а всякая проблема превращалась в неизбежность, которую только что и оставалось – безропотно принять. Быть слабым было легко и удивительно комфортно для психики. Всякое смирение создает иллюзию волевого принятия – кажется, что ты стоически готов встретить все беды на твоем пути, а дальше – будь, что будет.

Но не стоит обманываться, за всяким смирением не стоит ничего кроме страха, лени и усталости. И это Андрейка тоже понял, если бы сумел собраться вновь, восстать из пепла, как мифическая птица – Феникс. Но ему этого не нужно. Ему бы просто сидеть, обхватив колени руками на могучей ветке, спрятавшись в толстых, грубых листьях вяза и терпеливо ждать, когда он растворится в полевом воздухе, как будто бы его никогда и не было на этом свете. Чтобы уже не было хорошего, не было плохого, а только никакого, никакого – это прямо то, что нужно. В никаком виделись Андрейке одни лишь плюсы. В никаком тебе на все плевать. Плохого нет – уже хорошо, а что нет и хорошего – тоже не беда, ведь никаких бед тоже нет. Выходило, что в никаком есть только хорошее, и выражалось оно как отсутствие всякого плохого. И хотя эта мысль казалась неоднозначной и кому-то могла показаться даже сомнительной, Андрейке хотелось думать так, во всяком случае, именно в это мгновение. Может быть, поэтому все в мире и имеет конец? Хоть человек, хоть здание, хоть горы или небо над головой – все имеет свой час, когда оно перестает быть и уходит в «никакое». Может, это и есть награда нам за тяжелую работу существования, лямку которого мы все, без исключения, упорно тянем день за днем?

***