Рыбка по имени Зайка

Здесь, наверное, уместно напомнить, что Николетта долгое время служила в театре. Главных ролей она не исполняла, получала лишь небольшие выходы, но определенная склонность к лицедейству в ней заложена, и в обычной жизни она проявляется замечательно ярко. На подмостках маменька играла средненько, сейчас же ни одна живая душа не сумела бы уличить ее в фальши.

Я тихонько вздохнул. Так, теперь понятно, отчего маменька и тетушка помчались в аптеку за пиносолом. Кока и впрямь могла заподозрить неладное. То у подружки насморк, то он исчезает. Пиносол, избавив Мэри от насморка, решил проблему. Похоже, Кока сейчас упадет в обморок.

Глава 23

– Ты в синем! – завопила Кока.

Николетта уперла кулаки в неправдоподобно тонкую талию, результат вечной диеты.

– Я плохо смотрюсь? Знаешь, мне немного надоел розовый.

– А-а-а!

– Я настолько скверно выгляжу, что тебе плохо?

– О-о-о!

– Извини, дорогая, не хотела тебя расстроить!

– У-у-у, – перешла на вой Кока и ужом скользнула в коридор.

Николетта улыбнулась как кошка, укравшая килограмм вырезки.

– Вы поругались с Кокой? – подскочила к ней Люка.

– Нет, – пожала тощими плечиками маменька, – с чего бы? Бедняжка!

– Кто? – жадно поинтересовалась Люка.

– Кока! У нее начались мозговые явления. Представляешь, только что с пеной у рта она утверждала, будто я пришла сюда в розовом костюме! Просто страшно делается, когда понимаешь: время неумолимо, как ни старайся, а впадешь в маразм.

– Действительно, – бормотнула Люка, окидывая маменьку взглядом, – но следует признать, ты ведь часто в розовом появляешься. Кстати, Зюка тут ехидничала. Стоило тебе в понедельник уйти, как она завела: «Нико одно и то же перешивает. Похоже, у нее совсем с деньгами швах. То присобачит рюшки, то оторвет и полагает, что никто этого не замечает. Ну я, конечно, вижу, что платье одно и то же, но никогда не стану…»

– Глупости, – рявкнула маменька, – как тебе это, синее?

– Шикарно, – закатила глаза Люка.

– Ах, там концерт начинается, Вава, найди мне место, – защебетала Николетта.

Я взял маменьку под острый локоток и подвел к креслу. Николетта плюхнулась на парчовую обивку. Остальные гости тоже устроились поудобней. Поскольку самые лучшие места принято уступать дамам, малочисленная мужская часть тусовки сбилась у окна. Я присоединился к «юношам». Отлично, пока певец будет выводить рулады, я отдохну. Но не тут-то было. Престарелый профессор Николай Семенович, милый, но практически глухой старик, спросил у другого великосветского тусовщика, литературного критика Сергея Петровича:

– Сережа, о чем он говорит?

Сергей Петрович, тоже крайне приятный во всех отношениях мужчина, большой знаток поэзии Серебряного века, тонкий ценитель вин и сигар, к сожалению, очень плохо видит, поэтому он отреагировал соответственно.

– Где?

– Вон, у рояля.

– Кто?

– Мальчик-блондин, размахивает руками. Может, он стихи читает?

Сергей Петрович вытащил из кармана замшевую тряпочку, аккуратно протер бифокальные очки со стеклами толщиной около десяти сантиметров[4], снова водрузил их на нос и задумчиво произнес.

– Не вижу! Впрочем, он поет довольно фальшиво.

– А я не слышу, – вздохнул Николай Семенович, – зато различаю фигуру, милый юноша.

– Тебе легче, – констатировал Сергей Петрович, – внешне мальчик ничего, наверное, а вот звуки он издает чудовищные, и вообще, на концертах лучше быть глухим и слепым одновременно.

– Может, коньяку тяпнем? – предложил Николай Семенович. – Легче будет воспринимать искусство.

– Куда идти? – мигом отозвался Сергей Петрович. – Я не вижу.

– Налево.

– А?

– Сюда!

– Куда?

– Что?

Я быстро повернулся к столу, схватил пузатые фужеры, плеснул в них коньяку и подал «мальчикам».

– Прошу вас.

– Спасибо, Ванечка, – улыбнулся Николай Семенович.

– Это кто? – заинтересовался Сергей Петрович.

– Ваня Подушкин.

– Господь с тобой, Коля, он же умер.

– Скончался Павел, его отец, – терпеливо начал объяснять профессор, – а Ваня совсем еще молодой. Скажи, Ванечка, тебе шестьдесят есть?

– Нет, – громко ответил я, – и не скоро будет.

– Кого не будет?

– Подушкина, – бойко отозвался критик.

Я осторожно попятился к двери. Пока дамы уставились на смазливого красавчика, издающего странные звуки, а мужчины пытаются адекватно оценить происходящее, я могу пойти покурить.

Но не успел я сделать и пары шагов, как по ушам ударил крик.

– А-а-а-а… Она в розовом!

Все повернулись влево, я машинально поступил так же. Возле арки, ведущей в столовую, стояла Мэри.

– В розовом, – кричала Кока, – видите, да? Все видите, да? В розовом!

Певец растерянно замолчал, музыка стихла.

– Коконька, – вскочила Зюка, – тебе плохо?

– Это кто? – визжала Кока, тыча в маменьку пальцем, скрюченным под тяжестью бриллианта размером с хороший апельсин. – Кто?

– Только не волнуйся, – засуетилась Зюка, – ты видишь Николетту. Если забыла, кто она такая, напомню: Нико – наша старая подружка.

– Попрошу без хамства, – фыркнула Мэри, – при чем тут старость! Еще скажи «древняя»!

– Она в розовом? – обморочно прошептала Кока.

– Да.

– Не в синем?

– Нет, конечно.

– Но только что она была в синем!

Зюка обняла Коку.