Рыбка в клетке

Восемь часов. Составляю список дел, закидываю вещи в стирку, протираю пыль. До обеда достаточно времени, я все успею, останется даже пара часов побездельничать. Параллельно включаю для фона телевизор, новости, кораблекрушение, погибшие, ИГИЛ.

Девять часов. Распахиваю окна настежь. Город еще спит, лишь кое-где звучат редкие звонкие детские голоса да рабочие – самое время – заливают асфальт. Протираю стекла. Свежий ветер сносит из головы ненужную шелуху, я бодрая и почти не нервная. Реклама майонеза, стирального порошка, банка, тойоты.

Одиннадцать часов. С основной массой работы покончено, осталось только вымыть полы и приготовить что-нибудь на обед. Сто к одному, почему люди разводятся, сколько весит слон.

Двенадцать часов. Под крышкой тушится мясо, распространяя по квартире убедительный запах. Я уверяю себя в том, что голодна, представляю, как пища попадает в мой рот, перемалывается зубами, а затем медленно и восхитительно продуманно движется по пищеводу прямо в желудок, проталкиваемая сокращениями кольцевых мускулов. Устраиваю себе краткий урок спланхнологии с живым воображением вместо анатомической карты и собственным телом в качестве образца. Биология завораживает. Стоит только подумать, что внутри каждого организма скрывается целый мир со своей конституцией и законодательством, со своими злодеями и хранителями правопорядка, со своими трагедиями и своими триумфами, и собственное тело начинает казаться цивилизацией, не менее значимой, чем цивилизации шумеров или персов; и как и всякой цивилизации, со временем и этой придет конец. Кулинарное шоу с Джеймсом Оливером, курица, мед, ананас.

Двенадцать тридцать. Под стеклянной крышкой собираются капли, сталкиваются, сливаются вместе, прочерчивают мутные дорожки, скользят в горячую массу, чтобы секунды спустя снова конденсироваться в пар и осесть на крышке. Одна капля, толстая и ленивая, набухает медленно, не спешит трогаться с места. Она плотно прикрепилась в паре сантиметров от ручки и раздувается до тех пор, пока другой маленький шарик не пробивает ее брешь. Я слежу за ее коротким – короче некуда – паденьем. Теперь она соберется с другими молекулами и закрепится на другом месте, чтобы повторять цикл вновь и вновь, до тех пор, пока не стихнет голубоватый огонь. Хит-парад, Бейонсе, I burn the bridges.

Тринадцать ноль-ноль. К горлу подкатывает легкая тошнота. Детально разбиваю свои ощущения по полочкам: задерживаю дыхание, прислушиваюсь к себе, выдыхаю, прислушиваюсь к себе, глотаю, прислушиваюсь к себе. Я разбираю свое тело на части, знакомлюсь с ним заново. Здравствуй. Смешарики, Нюша, Еж.

Четырнадцать ноль-ноль. Я перебираюсь на балкон. Уже скоро. Совсем чуть-чуть. Новости, Иран, убийство дипломата, миллиардная сделка.

Четырнадцать пятнадцать. По оконной раме ползет муравей. Хочу рассмотреть его поближе, но он – в панике от того, что сверху за ним наблюдает существо с глазами, превышающими размеры его собственного тельца по меньшей мере в тридцать раз – бросается в бегство. Меняя направления, тычется в различные препятствия и исчезает в щели. Мыло, драма, слезы.

Четырнадцать двадцать. Я возвращаюсь в спальню. Конверт с логотипом лежит на столе – я вытащила его уже с утра. Теперь в нем на одну карточку меньше, а та, которую я вытяну сегодня, задаст мне темп на следующую неделю. Можно вытряхнуть картон хоть сейчас, но что-то внутри меня – тот же самый голос, который говорит «Не лги» и «Не показывай лица» – подсказывает, что правильней будет подождать, сделать все в локально-торжественном виде. Вряд ли Сергей сделает также, прямо вижу, как он вытряхивает бумагу своими огромными лапами и ухмыляется, прочитав мое желание – но мне простительно. Как-нибудь потом надо будет невзначай спросить у кого-нибудь из рыбок – открыла ли она конверт в строго назначенное время или же, не обращая внимания на условности, тогда, когда ей того захотелось. Муж отбирает детей и сажает жену в тюрьму.

Четырнадцать двадцать четыре. Я встаю и подхожу к столу. Волнение внезапно укладывается. Оно есть, но оно не контролирует ситуацию, а сидит где-то на задворках. Такое ощущение контроля собственных эмоций для меня внове, но пока я не придаю ему значения. Все еще в тюрьме.

Четырнадцать двадцать пять. Пора. Под плотным слоем целлюлозы – два гладких куска картона. Подушечками пальцев скольжу от одного уголка к другому, нащупываю краешки, мешкаю. Затем вытягиваю одну карточку. Вторая выглядывает на мгновение из треугольника и мягко падает вниз. На меня смотрит оборотная сторона.

Переворачиваю ее.

ГЛАВА 2