Рыбкина на мою голову

Фотографии. Снимки. Фотокарточки. Много фотокарточек. Разных: цветных и черно-белых. Больших и маленьких. Четких и слегка размытых. Но неизменно  каждая из них создает ощущение, будто перед тобой живая, настоящая картинка. Картинка, что двигается и существует.

Сердце защемило. Руки задрожали пуще прежнего. А в висках запульсировала с сумасшедшей скоростью кровь, учащая пульс. Я перелистывал кадр за кадром. Вглядывался в абсолютно каждый!

Кася, много Каси. Этой пушистой задницы с хвостиком. Будто специально позирующей своей хозяйке.

Влада, улыбающаяся так заразительно, что где-то глубоко стало нестерпимо больно от мысли, как сильно я соскучился по этой улыбке! В ушах, словно звоночек из прошлого,   прозвучал ее голос и излюбленно-ехидное: дядя Паша.

Влада. Моя Влада. Раздражающая до звона в ушах, настырная, вредная, упрямая, порой невыносимая, но такая… настоящая.

Кофе, завтрак, клубничный, любимый Рыбкиной, торт. Моя квартира, ее квартира… и я.

Больше половины снимков были… со мной. Как? Когда? Каким образом она успела запечатлеть эти кадры, даже не представляю! Но меня было так много на этих фото, и чувствовалась такая любовь от этих снимков, что дыхание перехватывало снова, и снова, и снова. Как у какой-то впечатлительной барышни, ей богу! Но его просто сперло. Зажало в тиски, вместе с сердцем, которое напрочь отказывалось биться дальше в одиночку. В него ножами вонзалось чувство одиночества.

Еще одно фото. Я и Влада. Тоже непонятно, как девчонка успела его щелкнуть, но, наверное, именно этот снимок стал переломным моментом всей моей жизни. Вспоминая потом, до самой старости, этот день из своего бренного существования, я понимал, что вот она – отправная точка. Ее смеющиеся цвета летней зелени глаза, пухлые, сладкие губки и ярко-рыжая копна волос. Селфи Рыбкиной на фоне меня, сидящего чуть в отдалении с ноутбуком за кухонным столом и совершенно ничего вокруг не замечающего.

Ни тогда.

Ни еще год “после”.

Я совершенно ничего не видел и не понимал.

А сейчас ощущение, будто плотину прорвало. Снеслись к чертям собачьим стены. И многотонной лавиной накрыли эмоции. Чувства, мысли, надежды. Плотный тугой клубок. Все то, что я так старательно гнал и прятал от себя с момента исчезновения Рыбкиной, грохнулось на мою голову осознанием: люблю. Твою мать, как же сильно я люблю это непоседливое и вредное создание по имени Влада! Ее всю. Со всеми недостатками и достоинствами. От и до. Просто так. Просто потому, что сердце хочет ее и никакую иную. Так, что жизнь без нее не жизнь. День не день, и я больше так не могу!

Воистину, Стас меня прикопает где-нибудь на заднем дворе их фамильного особняка с пометкой: тронулся умом. Но с меня хватит. Срываюсь. Напрочь теряю рассудок и прежде чем понимаю, что творю, покупаю билеты на самый ближайший самолет до Парижа.

Я буду там.

Я буду на этой выставке!

И я сделаю все возможное и невозможное, только бы вернуть себе свою головную боль. Свою любимую Рыбкину.

Глава 21. Еще один шанс

Влада

Оставшиеся дни до выставки пронеслись, как торнадо. Стремительно и разрушительно.

Разрушительно в основном для моей нервной психики! Настолько, что я от волнения к вечеру пятницы уже искусала все губы, заработала дергающийся глаз и хронический мандраж. Руки тряслись, поджилки ходуном ходили, сердце барахлило через удар.

Ву-у-ух, Влада, спокойно. Только спокойно! Вдох-выдох, и бери себя в руки. Стресс, нервы и страдания – это вообще не мой конек. Тем более все уже готово, проверено и перепроверено на сотни, а может, даже и тысячи раз, и никаких сбоев быть не должно. Все пройдет красиво и исключительно по плану.

Конечно, будь сегодня здесь папа, мне было бы чуточку спокойней. Все-таки впервые я на такую большую публику показываю свое творчество. Журналы не в счет. Кто, листая глянцевые страницы, вообще хоть раз задавался вопросом, каким фотографом делались кадры? Никто. Так что вот  папы не хватало. Но я очень сильно переживала за его здоровье и категорически запретила прилетать с такой высоченной температурой. Наоборот, к своему любимому упрямцу еще и Степаниду попросила съездить. Вдруг ему там помощь нужна, а он слишком гордый и вредный, чтобы это признать?

Ух, так, вроде чуть-чуть отпустило…

– Владка! – залетела в кабинет Циска. – Охо, какая ты сегодня красотка! – присвистнула подруга, рассматривая меня с ног до головы. – Прошла бы ты мимо, я бы тебя не узнала, клянусь!

– Ой, – смущенно улыбнулась я, – да брось, я все так же Владислава Рыбкина.

– Не та же, ты как-то… повзрослела.

– Угу, – бросила я взгляд в зеркало, – резко, за день, – усмехнулась, пряча за улыбкой порозовевшие щеки.