Рыбкина на мою голову

– Ты же знаешь, что у нас ничего бы не получилось? – решил я уточнить, чтобы блондиночка не строила себе лишних иллюзий.

– Что вы… я не…

– Свет, – потер я переносицу, заказывая кофе, усаживаясь за столиком у окна. – Ты отличный человек, красивая девушка и профессионал своего дела. Но я люблю другую.

Уж не знаю, что это меня на откровения с работницей потянуло, но, наверное, хотелось закрыть все нерешенные вопросы, подчистить “хвосты”, прежде чем я снова, спустя год, увижу свою рыжеволосую егозу Рыбкину.

– Это она, да? – спросила Светлана. – Та девушка, что вы тогда увезли с показа? Я сразу заметила ваш к ней интерес. У вас прямо глаз загорелся при виде ее.

– Да, это она.

– Она хорошенькая.

– Я рад, что ты оценила, – ухмыльнулся, делая глоток горячего, крепкого напитка. – Ну, так что, сделаешь?

– Сделаю, – прозвучало без тени сомнений.

– В идеале мне бы и билет купить.

– Будет сделано, Павел Валерьевич.

– Спасибо, Свет.

Я уже хотел сбросить вызов, когда услышал торопливое:

– Я рада, что у вас все налаживается в личной жизни, Павел Валерьевич. А то вы последний год сам не свой. Правда, рада!

Невольно на губы наползла улыбка. Я кивнул, но, разумеется, моя секретарь это видеть не могла, а мое глухое, но искреннее:

– Спасибо! – потонуло в прерывистых гудках. Светлана положила трубку.

Я глянул на наручные часы, залпом допил оставшийся в чашке кофе и направился на посадку. Мысленно отсчитывая минуты до встречи с Владой.

Влада

Все шло просто прекрасно!

Гости выставки, не торопясь, бродили по длинным коридорам, рассматривая снимки, рассуждая, обсуждая, замирая у фотографий. Некоторые подходили ко мне и выражали свое восхищение. Некоторые просто улыбались и кивали в знак приветствия. Но неизменно я чувствовала себя какой-то ужасно важной персоной.

Это окрыляло!

Первыми и самыми важными гостями стали мои ребята из универа, которые наговорили комплиментов и разбавили чопорную атмосферу на выставке своим беззаботным весельем. Потом “на огонек” заглянула парочка преподавателей и даже моих “коллег” из журнала, по достоинству оценив мои успехи в мире фотографии. Но в большинстве своем, конечно, по выставочным залам гуляли незнакомые мне люди. Судя по их лицам, моя задумка удалась. Как минимум, каждый из присутствующих здесь задумался. Максимум, что-то для себя понял или решил.

Светло-серые стены, легкая тихая музыка, редкие искусные вазоны с цветами и небольшие кожаные диванчики, почти все время пустующие – все создавало изысканную и непринужденную атмосферу.

Вокруг стоял легкий гул от шепотков гостей, что доносились со всех сторон, стук женских каблучков по мраморному полу, и щелчки затворов фотографов, которые пришли “осветить” эту выставку.

У меня на душе был абсолютный покой и умиротворение. Даже сердце снова стало биться ровно, отпустив волнение.

Я вместе со всеми, вот уже часа два как бродила вдоль снимков, развешанных на стенах, и только сейчас вырвавшись из цепких рук всевозможных знакомых, уверенно держала путь к одной единственной фотографии. Той самой, которую привезли с опозданием и которая была ключевой на этой выставке.

Медленно, шаг за шагом приближаясь к моему любимому черно-белому портрету, который красовался в центре последнего зала, как завершающий выставку снимок.

Я остановилась перед ним и замерла, нервно сцепив руки в замок.

Размеры фотографии были внушительными. Почти с меня ростом, мимо такой махины было просто невозможно пройти, не зацепившись взглядом. Он брал уже размерами. По началу. Потом же, когда начинаешь приглядываться к каждой детали красивого мужского лица, начинает захватывать дух. Настолько она, эта фотография, живая, настоящая, глубокая и притягивающая взгляд, что хочется смотреть и смотреть.

Жаров.

Пойманный в объектив моей любимой зеркалки совершенно случайно. Молниеносно и мимолетно. Такой… потрясающий. Каждая морщинка, каждый изгиб, каждая мельчайшая деталь любимого лица  где-то глухой болью отдается в сердце. Так бы хотелось сейчас коснуться пальчиками этой легкой небритости. Ощутить снова вкус этих, несомненно, умелых губ и пропасть в его сильных, надежных объятиях.

Э-э-эх…

Я разочарованно вздохнула. Настроение улетучилось. А вместе с ним и чувство окрыленности. Плечи поникли, а уголки губ стремительно поползли вниз.

Жаль.

Очень жаль, что Паша не увидит этой выставки и этого портрета. Он ведь стал моим настоящим шедевром. Пиком всех моих работ. Но папин друг этого не узнает. И никогда не поймет, что я не глупая маленькая капризная девочка и что чувства у меня к нему были совсем даже не…

– Неожиданно, – услышала я удивленный мужской шепот за спиной.

Неожиданно – не то слово! Я растерялась, а сердце сбилось с ритма. Я хмуро свела брови на переносице и затаилась, все так же, не шелохнувшись смотря на портрет передо мной. Показалось? Глюк? Совсем с головой плохо. Дожилась, Рыбкина...

– Но мне нравится, – снова померещился низкий, рокочущий, знакомый до колик в сердце голос. Почему померещился? Да потому, что по всем законам логики и подлости Паша никак не мог здесь оказаться! Ну, никак!

Или… все-таки мог?