Рыбы не знают своих детей

Стасис глотнул из кружки и сморщился.

— В том-то и дело, что твоя жизнь никому не мешает. И перед теми, и перед другими ты чистенький.

— А ты хотел бы, чтобы я вымазался по макушку? Знакомые речи. И те и другие уши прожужжали, затаскивая на свою сторону. И все угрожают, все запугивают. А я и не собираюсь сворачивать со своей дороги. И тебе скажу: слишком быстро позволил взнуздать себя. Теперь будет, как в той сказке: ударил вымазанного дегтем коня ладонью, и прилипла рука; тебе говорят: ударь второй — отскочит первая; ударил, а оказывается, и вторая прилипла. Так и с тобой получится. Может, я опоздал со своими советами, но если еще не впутался, то беги в сторону, живи, как я, придерживайся нейтралитета…

— Тоже, видишь ли, Швейцарию открыл, — горько улыбнулся Стасис.

— Швейцария не Швейцария, но если бы все литовцы так держались, не было бы кровопролития… В войну Литва меньше жертв понесла, чем теперь. Каждую ночь резня. Друг друга, свои своих режем и все твердим, что за Литву идем. И одни и другие — за Литву. Ты, чего доброго, тоже пошел за Литву?

Стасис молчал. И это упрямое его молчание вызывало у Винцаса страх. Так молчат люди, рот которым завязали или угрозами, или клятвой, а скорее — и тем и другим.

— Почему молчишь?

— О твоем нейтралитете думаю. Удобное слово нашел.

— Не в слове дело, — прервал Винцас брата, чувствуя необходимость говорить, надеясь, что искренняя исповедь подействует, повернет все по-другому, отдалит нависшую над ними беду. — Не в слове дело, а в том, как живешь. Вроде хождения по лезвию бритвы: шаг в ту или иную сторону — и все… Пока что мне везло… Три года так пробалансировал, а теперь не знаю, как будет, потому что ты оказался слишком покладистым: прижали хвост — и сразу побежал, как побитый песик.

— Тебе так кажется?

— А может, неправда? Сразу раскис. Я три года выкручиваюсь, а ты с одного захода распустился, как яичница.

— Это мое дело.

— В том-то и беда, что не только твое! — ударил ладонью по столу, даже оловянная кружка подскочила. — В том-то и дело, что не только твое, а наше общее! И не пудри мозги, не прикидывайся дурачком! Сам знаешь — всем аукнется, если ты хвост подмочишь. А по всему видать — недалеко до этого. — Задохнувшись, замолчал, нащупывая дрожащими пальцами курево, исподлобья смотрел на хмурое лицо брата и вдруг решил: надо кончать все одним ударом. — Сердись или нет, но я скажу тебе: пока живешь под моей крышей, брось эти ночные вылазки. К добру не приведут. Надо и о других подумать. Об Агне, о Марии.

— И о тебе?

— Да, и обо мне. С твоими лесными дружками я не хочу иметь ничего общего… Нашлись освободители Литвы! Обгадились, ты уж извини, до ушей и залезли в леса. А тебе-то какого черта там искать?

— Каждый по-своему смотрит.

— Вот и смотри себе на здоровье, но сначала оставь мой дом.

— Гонишь?

— Сам напрашиваешься.

— Когда уйти?

— Чем быстрее, тем лучше, — сказал он и вдруг смягчился, устыдился своей горячности: что он скажет Агне, как объяснит ей… — Не гоню я тебя, но должен бы понять.

— Понимаю, — сказал Стасис.

А Винцас не понял — издевается над ним брат или серьезно говорит. Тем более что Стасис сжал губы, будто замок повесил. И лицо — словно из дерева вытесанное. Не узнаешь ни что он думает, ни что чувствует.

Такими и застала их Агне. Наверняка подумала, что они замолчали только теперь, когда она вошла в избу, так как усмехнулась и спросила:

— Помешала?

— Что ты, Агне, ничуть, — сказал Винцас, но она только еще сильнее вспыхнула.

— Все, словно от чужой, скрываете. Вижу, что кругом что-то творится, куда-то ездите, по ночам пропадаете, а мне — ни слова. Не женское, мол, это дело.

— Правильно, — совершенно серьезно подтвердил Стасис, но Агне, видно, не так поняла его.

— Словом, ты — себе, я — себе, — сказала она. — Наша заведующая читальней бросила работу и сбежала. Вот я и пойду на ее место.

Мужчины переглянулись. Стасис нахмурился, а Винцас принялся отговаривать:

— Ни за какие деньги ты туда не пойдешь…

— Такие там и деньги, — косо улыбнулась Агне.

— Даже не думай. Вообще выбрось из головы такие глупости. Сама видишь, что творится. Только беду накличешь. Не надо шутить с такими вещами… Вспомни о судьбе Нарутисов…

— Со мной такое не случится.

— Не говори глупостей.

— Меня муж защитит, — сказала она, не скрывая горькой иронии. — Ведь он для тех лесных свой человек. Неужели позволит жене голову разбить? И сам не пойдет, и их отговорит. За таким мужем как за каменной стеной. Не правду ли говорю, мой милый муженек?

Стасис долго смотрел на нее, словно увидел впервые, но не сказал ни слова. И это его молчание просто бесило Винцаса. «Пень, а не мужик, — думал с яростью. — Я бы на его месте мигом выбил из ее головы такую чушь. Вот и знай, когда что женщине на ум взбредет».

— И почему ты молчишь? Почему ничего не скажешь? Или ты, муженек, думаешь иначе? Всякое может быть. Очень уж изменился за последние дни.

— Не говори глупостей, Агне, — наконец промолвил Стасис.

— А может, уже настолько изменился, что и на жену не посмотрел бы, все сделал бы по приказу…

— Не говори глупостей, — прервал ее Стасис.