Рыбы не знают своих детей

Для начала мы все выгрузили на берег и вытащили лодку. С нее и было решено начать это великое переселение, поскольку лодка — самый громоздкий, самый неудобный да и самый тяжелый наш груз. Она потребует больше всего напряжения и сил, она выжмет из нас семь потов, поэтому начнем мы с нее. Мы сняли мотор и вынули из лодки все, что только можно, даже деревянные решетки из-под ног. Кинули в нее по топору и взялись за нос и корму. Пройдем пару шагов и хватаемся за топор, рубим мелкие кустики, деревца, иначе не пробраться через дебри. Еще шага три-четыре по склону — и снова руби, стук-постук топором — так и продвигаемся. А оглянешься назад, и руки опускаются: сколько бились, а пройдено не больше, чем за такое же время пройдет черепаха. А вперед глядеть даже не хочется. «И не гляди, — кивает Юлюс. — Многие люди делают такую ошибку — заглядывают далеко вперед, а что под носом делается, того не видят. Сколько таких, кто о коммунизме разглагольствует, а у себя на дворе подмести не может, так и ходит по мусору из года в год. — Это Юлюс говорит, а сам топором помахивает. — Лучше уж не заглядывать далеко, а хорошенько осмотреться, правда?» Я понимаю — он хочет поднять мое настроение. А то и свое — вершина нашей горки немногим ближе, чем светлое будущее всего человечества. А достигнуть ее надо. Поплюем-ка на ладони и дальше двинемся. Вообще-то плевать незачем — ладони и без того мокрехоньки от пота. Раздеться бы, скинуть насквозь пропотевшую одежду, да ведь мошка заест, комарье окаянное. И никакая мазь не поможет. Пот ее мигом смоет, натащит в глаза, в рот комарья, вот тогда действительно придется отплевываться… Словом, мы бились целый день, пока не переправили лодку, а затем и всю поклажу. После этого еще шли вверх по течению, но такое плавание можно еще назвать отдыхом. Приятный ветерок, ласковая прохлада, идущая от реки, целебным бальзамом касалась наших распаренных, истерзанных гнусом и комарами тел. Что-то азиатское появилось в наших лицах: глаза заплыли и превратились в узкие щелочки. Вид наш очень забавлял обоих, было над чем подтрунивать.

Место для нового зимовья Юлюс выбрал просто великолепное. Берег тут вдавался в реку длинным мысом. Был этот мыс весь в столетних лиственницах и с трех сторон продувался ветром. И видно далеко на все три стороны, поскольку река тут образовывала гигантскую петлю. Большим достоинством мыса был высокий хребет на самой его середине — никаким половодьем не зальет. И лесная подстилка здесь крепкая, как хорошенько выбитый земляной пол. Поблизости много сухостоя — огромные, угрюмо-голые лиственницы. Пригодится на топливо. В заводи за мысом вполне может сесть гидроплан, а на широком и ровном берегу хватит места и для нескольких вертолетов. Но самой большой радостью для нас оказался мощный родник у подножья горы. Ключевая вода! Она была не только ледяная, но и прозрачная, как роса. «В самую лютую стужу не замерзает», — сказал Юлюс. Ключ, без устали трудясь, за долгие годы вымыл в скалистой породе объемистую чашу, ослепительно чистое дно которой белело на глубине около метра. Прозрачные струи беспрерывно били из щели в скале, переливчато падали в округлую чашу, навстречу им другие струи били снизу, рвались вверх, затем перекатывались через край и по каменистому руслу, журча, сбегали вниз, к реке. Поблизости нашли мы и вполне приемлемый холодильник: под толстым слоем мха земля была скована вечной мерзлотой. Мы сняли мох и старательно поместили туда сливочное масло, жир, подсолнечное масло. «В таком леднике не прогоркнет», — заверил меня Юлюс. Потом он послал меня наловить рыбы, и я безропотно пошел, так как почувствовал, что проголодался.