Рыбы у себя дома

Возил на моторке как-то по Бикину меня уже упоминавшийся Сергей Ахтанка — средних лет, спокойный и степенный нанаец из Красного Яра. Как и все нанайцы, он любил, знал и умел брать рыбу. Разную. Но всему прочему, и даже охоте на тайменя, предпочитал ловлю — ленка удочкой… Недавно узнал я, что трагически погиб в тайге Сергей, и потому всплывает и проясняется в памяти всякое, с ним связанное, а больше всего — его страсть к ленку и умение его поймать.

…Причалили мы к берегу, поставили палатку, попили чаю. «Пойду ловить ленков», — спокойно заявил Сергей и пошагал. Встал и пошел с пустыми руками. Я вспомнил мощнейшую экипировку хабаровских рыбаков и спросил: «Чем и как ловить-то ленков будешь?» «А пойдем, посмотришь», — был мне невозмутимый ответ.

…Первым делом Сергей отыскал леночий дом — затененную яму под невысоким, но крутым берегом у старого залома. Срезал орешниковый хлыст и обстругал его, из фуражки достал леску с крючками, соорудил удочку. Отошел от берега, осмотрелся, разломал пень и набрал горсть короедов, — потом стал копать руками землю и за десяток минут насобирал дождевых червей… Уселся у берега, наживил крючки, забросил их и закурил.

Сидит, клубя дымом, на поплавок смотрит вроде бы спокойно, даже равнодушно, да глаза его выдают: в них просверкивают искорки азарта… Но через минуту, когда вздернутое удилище изогнулось, а натянутая леска со свистом зарезала воду, сотворяя пузыри, лицо Сергея расплылось радостью и счастьем. Он не спешил вытянуть рыбу — лишь не давал слабины леске и явно наслаждался моментом. Крупный ленок уже пошел с выкрутасами поверху, Сергей же как будто забавлялся… Нет, не забавлялся он — потом я услышал пояснение: «Для меня в рыбалке главное — процесс, а рыба — уже потом».

Разазартившись, я юркнул в лес срезать удилище, а вернувшись, увидел, как мой спутник довольно опускает на длинный кукан из гибкой лозы второго ленка… Порыбачили мы не более часа, а выудили шесть ленков.

Я в тот час наблюдал не столько за поплавком своей удочки, сколько за соседом, и имелись на то причины. Он был как бы вписан в природу и удивительно гармонировал с нею. Более чем неторопливый в движениях, он не за одной лишь удочкой следил, но осматривал и водную гладь, и стену тайги на другом берегу, и ясное зоревое небо над нею. Наслаждался тишиной и покоем, радовался процессу рыбалки и изредка говорил короткие фразы: «Рыба и рыбалка для нанайца главное»… «Больше всего люблю удить ленка»… «Хорошо-то как, когда клюет»…

А я думал: «У каждого рыбака свои понятия о счастье, но есть у всех них общее: стремление перехитрить рыбу и насладиться ее тугими живыми ударами по туго натянутой леске. Удочки ли, спиннинга или махалки…»

Живое серебро хрустальных омутов

Удивительно красивая и бойкая рыба, населяющая горные реки. Ужение хариуса на мушку или червя в высшей мере эмоционально. Осенью спускается до непромерзаемых плесов. Нерест — весною. Очень активен с мая по сентябрь. Размером невелик, зато необыкновенно вкусен.

В другой раз я с Федей Узой оказался в той высокогорной глухомани по Бикину, где истоки ключей и речек можно не увидеть, а услышать или почувствовать нутром: они глухо, иногда чуть слышно, лопочут и булькают где-то под россыпями камней и обомшелых глыб крутобоких распадков, окруженных криволесьем да коврами кедрового стланика.

Жарко шпарило солнце, красовались разноцветьем мхов и лишайников скалы, суетились и цвиркали сеноставки. Где-то недалеко рявкали медведи. А нас манили уходящие вниз, к далекому Бикину, могучие первозданные леса, так плотно укутавшие беспорядочно разбросанные сопки, что казались они фантастическими громадами зеленых валов оцепеневшего океана. И нас неодолимо туда тянуло еще потому, что изнывали мы жаждой.

Мы устало прыгали с камня на камень, да все вниз и вниз по распадку, потом пошли поперек нашей тропы «кресты» и «костры» из валежин, преодолевать которые стоило пота и загнанного дыхания. Вода из подземелья шумела уже звонче и радостнее, и, пожалуй, можно было до нее добраться, разобрав камни. Но Федя рассудил: «Еще чуток проломимся — и обопьемся». И мы стали ломиться дальше, потом вылезли к кромке загустевшего зеленобородого ельника, нащупали там зверовую тропу и облегченно, успокоенно зашагали вдоль распадка. А через четверть часа пили родниковую воду, как истомившиеся жаждой верблюды.

Потом, немного остыв в тени на плотных прохладных подушках мха, блаженно растянулись в холодной чистоте тонкой, но бодрой ледяной струи ключа, которая через десяток метров снова заныривала под камни.