Рыбы у себя дома

…Я бросил свои таборные дела и сбежал с берега. Федя, разоблачившись до трусов, тихо брел, отмахиваясь от комаров и мошкары, по урезу воды, забрасывая крючок и очерчивая поплавком по едва заметному течению охватистое полукружье радиусом в 5–6 метров. Он не блистал классическим мастерством ужения хариуса нахлыстом, вподкидку или впроводку. Леска была из не очень тонкой жилки немного длиннее удилища. Поплавок — бутылочная пробка, грузильце — дробинка, крючок, по моему определению, карасиного размера. Короед проплывал невысоко над дном, умело направленный рыбаком. Подсекал рыбу Федя без зевков, дергал не сильно, а зацепившейся не давал баловаться и выбрасывал на берег без промедлений и церемоний.

В тот вечер я получил первый урок ловли великолепной рыбы горных рек, преподанный мне столь просто и понятно, что помнится он и по сей день.

Из омуточка мы выдернули тогда полтора десятка хариусов, и все они были одинаково крупные. И нет в этом удивительного: чтобы в такую даль забраться по весне, надо было одолеть множество перекатов и порогов, побороть стремнины и водопады. Самым крепким это под силу. А ключ обмелел — и все они тут… Изголодались, а потому и набросились на короедов… Даже ленки сюда не поднялись. Выше «харьюза» одни только гольяны как-то умудряются пробираться…

Уже под звездным небом мы хлебали чудную юшку и наслаждались сочной и нежной харьюзятиной. А тем временем вокруг костра созревали золотистой корочкой шашлыки из хариуса, причем созревали столь аккуратно, что не обронилась с них ни единая капелька сока и ни единая жиринка. Что ни говори, чего ни коснись, — Федины руки оказывались золотыми.

За делами он просвещал меня: «Бывает, харьюз на всякую приманку ноль внимания, а то жадно бросается хоть на лоскуток тряпки. Потому-то его иной раз и заправский харьюзятник не подцепит, а то любой зеленый сопляк стоит на берегу или даже в воде и дергает одного за другим… И так бывает: цепляются — снимать успевай. Один сорвался — другой тут же цапает крючок. И тот, что сорвался, тоже жадничает. Прямо у твоих ног берет! А через час — глухота. Все берега исходишь, всякое испробуешь — пусто…»

Сбегал он за сухими дровами, подбросил в огонь гнилушек, проверил, все ли на таборе прибрано на случай дождя… И продолжал: «На крючке бьется почище щуки, а через минуту выдохся. И вот еще: очень он привязан к своему месту с весны до сентября. Полгода может прожить, как настоящий домосед, на пятачке. А вместе с осенним листом поплыл в дальние путешествия вниз, до глубоких непромерзаемых плесов и ям. И после весеннего ледохода — снова в путешествие к своему дому. Завтра будет много харьюзовых мест, порыбачим. Вот увидишь: схватит мушку — и на свое местечко, на пост. В другой стороне поймает — и опять на тот же пост, в коридорчик между травы, в тихое уловочко на сливе переката. Любит затишок рядом с таким течением, чтоб и воду несло, и чтоб гладь на ней была такая — упади или полети низко комар — а его со дна видно».

Вспоминал Федя, как, где и в какое время лавливал хариусов. Весной — на червяка и короедов, летом — на мушку, слепня, кузнечика, осенью — на блесну, а лучше всего на кетовую икру, на худой конец, помогают ручейники. Самый лучший клев — сразу после ранневесеннего нереста и перед осенью, когда усиленно копит рыба жир на долгую зимовку, в которую ей и не спится, и не резвится, а так… Прозябается. Когда томительно ждет безледья. Ждет возвращения навстречу течению в шумные и холодные верховья горных рек. Ждет времени всяких мух, мотыльков, комаров, бабочек, которых ловит виртуозно. Даже тех, что быстро летают над водой, умудряется изловить в высоком прыжке.

На другой день мы шли берегом уже сплошного, хотя и обмелевшего потока речки. Стали появляться проточки, огибавшие островки, и тихие глубокие заливчики, густо заселенные ленками. Федя предложил наловить дюжину этих ленков не более чем за час, но я, все еще пребывая под впечатлением красоты вчерашних хариусов, попросил остановиться там, где можно было бы заняться ими, и только ими. Мне надо было сходить по своим охотоведческим заботам в горный кедровник и на перевал, я сказал, что отаборимся на пару дней, и Федя все это быстро обмозговал.

Он внимательно осматривал речку, я предлагал одно место, другое и третье, но все эти предложения были отвергнуты: то участок был нехарьюзовый, то сырости для табора оказывалось много, то не находилось сушняка для костра. А по ходу он меня мягко и ненавязчиво просвещал: «Харьюз в выборе дома своего капризный и привередливый, это тебе не карась. Вот только что прошли мы вроде бы и хороший перекат, но берега пологие и русло прямое, тут ему делать нечего. И этот завлекает, но приглядись — все та же прямизна, а оба берега крутые и обрывистые, ни выше слива, ни ниже нет удобных затишков. Да и дно — одна булыга».