Рыбы у себя дома

Утро было ненастное, но мы все же решили сходить в горы, посмотреть, какой здесь будет урожай кедрового ореха, как много бельчат народилось, с лимонником как, с виноградом… Федя собирался в маршрут бойко и даже радостно. Я взглянул на него вопросительно, а он пояснил: «В ненастье харьюз все равно плохо клюет — вяло. Как и после дождей, когда вода замутится, в жару… Чем прохладнее да яснее — тем он бодрее. Так-то, усекай, уважаемый Сергей Петрович». Шпильку, знать, воткнул мне в мягкое место.

Я напомнил ему о своем запрете на рыбалку, а он этак легонько заупрямился: «Ты — не лови. А я нанаец, рыба у меня — в печенке, без нее я не человек… Пяток штук — всего на сковородку свеженины! — не грех. Тем более что мы в глухой тайге».

Я промолчал.

Возвращались на табор к вечеру тропой вверх по той же речке: спустились с гор к ней километром ниже. И в том месте, где вода трудно и шумно прорывалась к еще далекому Бикину сквозь скалистый хаос, мы с 10-метровой высоты мыса заметили выводок бурой оляпки — родительскую пару с четырьмя уже летающими птенцами. Не были эти птицы для нас невидалью, но их ловкость, смелость и удивительная приспособленность к жизни в горных кипучих ключах и речках неодолимо тянула… И мы, не сговариваясь, дружно сбросили рюкзаки, уселись у обрыва и впились глазами в водяных воробьев, как их прозвали русские охотники за чисто внешнее, весьма приблизительное сходство. Скорее всего, оляпка обличьем схожа с дроздом, которому изрядно укоротили хвост.

Самое интересное в этих птахах было то, что они бесстрашно и свободно ныряли в стремительный поток реки, легко осиливали его напор, сильно гребя крыльями в оригинальном «полете» в воде. И были они при этом в таком густом бисере воздушных пузырьков, что казались серебристо-белым чудом.

С противоположного скалистого яра в речку падал тонкослойный, но широкий водопад, отсекающий тенистую нишу под каменной нависью. Оляпки играючи пронизывали этот водопадик и словно куда-то дальше улетали по невидимым нам коридорам. Но Федя пояснил: там гнездо…

Об этом я и сам догадался, но удивился сказанному Федей: «Где оляпка — там и харьюз, и ленок. А знаешь, почему? Да потому, что любят все они собирать на дне один и тот же харч — ручейников, рачков, улиток, малечков. И где этой мелюзги больше всего — там и оляпка, и ее водяные соседи-конкуренты… Ты посиди немного, я тем временем докажу, что правду говорю тебе, и только правду… Хотя и погода не для клева».

Через пару минут он уже забрасывал удочку. Крючок с наживкой умело проводил над дном. Вытаскивал его из воды и снова опускал. Отошел он от меня всего метров десять — и уже выдернул и бросил в котелок хариуса. Рядового, 10-дюймового. А пока я докуривал сигарету, в тот котелок шлепнулся восьмой — такой же 10-дюймовый. Уже на ходу спросил его: «Где же ленки?» Федя ответил откровенным удивлением: «Я же их не ловил, я забрасывал на харьюза. Ленок стоит в это время в других местах…» Мне стало немного неловко. Опять подумал: как же много знает этот нанаец по имени Федя Уза.

Вечером, пока он раздувал коптильню, я чистил хариусов, сдирая крепко сидящую чешую. Мой спутник стал настраивать сковородку на камнях, подсунув между ними немного угольков и прутиков. А когда зашкворчали на ней хариусы, продолжал просвещать меня: «Я как-то в мае рыбачил, хариус нерестился и не клевал. Спаровались они, играют — не до еды им… Знаешь, как интересно икру откладывают? А в ямки, где мелкая галечка с песком. Трутся, суетятся. А икру зарывают! Что маленькая кета! Даже икринки такие крупненькие, тяжеленькие и почти красные. И нерестятся-то там, где роднички бьют, но в затишках, чтоб не так сносило икру. А малечки выклевываются почти через месяц!.. Но что хочу сказать. К концу лета мелюзга уже с лезвие твоего скальпеля, и такие же блестящие, только в поперечных темных пятнышках. Стайками шныряют. И вот подсмотрел я как-то: налетел на такой табунок на мелком месте крупный харьюз, ударил хвостом, оглушил кой-каких и заглатывает. Я от возмущения камнем в него… А потом подобрал двух еще не оклемавшихся малявок и — на крючок их. И вытащил того разбойника. Поболее вчерашнего был. А пока он прыгал по косе, из него три таких харьюзеночка и выскочило».

Подумал я, подумал, посматривая на своего спутника, а тот на меня поглядывает, ожидая ответа. И я сказал:

«В мире животных жестокость — в наших оценках — часто целесообразна. Даже необходима. Мы еще многого не знаем. О том же хариусе — ведь его в этой речке еще хватает, может, даже излишек населения иногда появлялся, при котором срабатывают механизмы саморегуляции численности… Не исключено, что в таких вот стайках мальков от разбойного налета оглушаются самые слабые, которых природа всегда выбраковывает…»

Утром следующего дня я встал рано, но Федя опередил меня намного: он успел уже поймать трех великолепных ленков и дюжину хариусов… Уловив мое намерение рыкнуть: «Зачем рыбачил?», он набрал в руки золы и посыпал ею склоненную голову: «Прости, Петрович, нанайца… Ведь рыба с древности для нас — главное в жизни…»