Рысь

– Уставшие от общества аргауцы, разводят лам в горах, строят ветряки и делают сыр из негигиеничного молока, – подытожил свое впечатление Шпиттелер, когда они снова вышли на дорожку. – Через пять лет они станут образцовыми клиентами социальных служб.

– Или образцовым альпийским хозяйством и центром умеренного туризма, – возразил Штальдер.

Шпиттелер его не слушал. Дальше они пошли в полном молчании.

Спустя три четверти часа они дошли до большой, почти безлесой скалы Мечфлуэ, на которой стояла хижина фон Кенеля. Его старая псина – помесь овчарки с зенненхундом [16] – залаяла на них, как и прошлым летом. Большая хижина пребывала в отличном состоянии, чего нельзя было сказать о фон Кенеле. Его пузо сильно выпячивалось под оливковой майкой швейцарской армии, когда, широко расставив ноги, скрестив руки на груди и вздернув красный нос, он встал у двух мертвых овец, которых заранее выложил перед хижиной. Он крепко пожал руку Шпиттелеру и неохотно – Штальдеру. Собака, беспокойно глядя по сторонам, пристроилась рядом с хозяином.

Штальдеру был хорошо знаком этот нос картошкой, эти пышные щеки, которые бледнели, когда фон Кенель задумывался и становился похожим на крестоносца, и снова наливались краской, когда мыслительный процесс заканчивался, уступая место яростному гневу. А гнев нередко одолевал фон Кенеля. Штальдеру трижды доводилось осматривать его мертвых овец прошлым летом. Семь овец пришлось записать на счет рыси, за них фон Кенель получил учрежденную министерством компенсацию. Однако в двух других случаях, когда от овец остались только клок шерсти да кости, Штальдер не пошел на уступки раскрасневшемуся, разъяренному фон Кенелю и строго придерживался установленных правил, согласно которым рысь признавалась виновной, лишь когда был виден укус или другие неопровержимые улики.

Штальдер никогда не позволял себе оскорблять фон Кенеля или переходить на личности. И никогда даже не намекал, что виновной в гибели той или иной овцы, труп которой было уже бесполезно исследовать, могла оказаться собака фон Кенеля. Он никогда не отвлекался от четкого и дистанцированного исполнения своих обязанностей – даже в те минуты, когда фон Кенель изрыгал наиболее грубую брань. Штальдера интересовало лишь одно: действительно ли овну задрала рысь, и при каких обстоятельствах хищник предпочел домашнее животное привычной добыче.

– Где задрали овец? – по-деловому начал Штальдер.

– На пастбище, – бросил в ответ фон Кенель. – На опушке леса – там, где охотится эта гребанная рысь.

– В следующий раз обязательно оставляйте овец лежать на месте гибели, – сказал Штальдер.

– Что значит «в следующий раз»? То есть мне теперь каждую ночь ждать нападения?

Голова над светло-зеленым туловищем побагровела.

– Это я вам еще прошлым летом объяснял, – ответил Штальдер таким тоном, который ясно давал понять, что он не питает надежд перевоспитать собеседника. – Овец, которых, по вашему мнению, задрала рысь, надо оставлять лежать там, где вы их обнаружили. Лучше к ним даже не прикасаться. Место нападения и поза жертвы могут послужить важными источниками информации для определения виновности или невиновности рысей.

– Виновности или невиновности, – передразнил фон Кенель. – Какой невиновности! Может, это обкуренные ламы моего соседа овец задрали?

– Спокойно, спокойно, – умиротворяюще встрял Шпиттелер.

– Бывает, что и лиса овцу задерет, – вскользь обронил Штальдер и склонился над раной в овечьем боку.

– Давайте посмотрим укус, – потребовал Шпиттелер.

Фон Кенель присел на корточки у первой овцы, взял ее за голову и положил так, чтобы легче можно было осмотреть шею. Шпиттелер и Штальдер подошли ближе.

Когда фон Кенель принялся искать скрытую под густой шерстью рану, Штальдер посоветовал ему надеть перчатки.

– Зачем это? – поинтересовался фон Кенель. – Неужели укус рыси ядовит?

Штальдер передумал предупреждать фермера об опасности заражения крови, натянул резиновые перчатки, взялся за шкуру и осмотрел рану. Увидеть что-то в лохматой, грязной и окровавленной шерсти было почти невозможно.

– Похоже, это действительно рысь, – констатировал Шпиттелер, взглянув на фон Кенеля.

– Ничего не видно, – сказал Штальдер.

Он знал, что фон Кенель и Шпиттелер, как и прошлым летом, начнут возражать, но настоял на своем: достал из рюкзака скальпель и срезал шкуру в месте укуса.

Пока он этим занимался, Шпиттелер уже заполнял бланк. Штальдер взрезал глотку овцы и ясно увидел следы двух глубоких укусов четырьмя клыками. Расстояния между клыками, место раны, сравнительно небольшое число укусов – все свидетельствовало о рыси. Со второй овцой дело обстояло точно так же.

– Этих однозначно задрала рысь, – подтвердил Штальдер, очистил скальпель и снял перчатки.

Шпиттелер протянул ему бланк на подпись. В строке, где надо было указать число задранных животных, он вывел двойку. Отдал по копии фон Кенелю и Штальдеру.

Штальдер попросил враждебно настроенного фон Кенеля показать место, где он нашел овец.

– Совсем у опушки, для рыси лучше не придумаешь, – сказал Штальдер.

– Когда же мы сможем отстрелить эту гадину? – спросил фон Кенель.

– Когда она задерет еще десять овец и это будет задокументировано, – ответил Штальдер.

– Задокументированно задерет, – издевался фон Кенель. – То есть вы хотите сказать, что мне надо сложа руки смотреть, как эта тварь задерет у меня еще десять овец, прежде чем я смогу ее отстрелить?

– Сгоняйте своих овец в стадо по вечерам, не давайте им пастись у опушки и приставьте к ним осла или ламу. Об убытках позаботится министерство. А вам наверняка удастся придумать что-нибудь заодно с вашим соседом. Вы уже знакомы с ним?

– С этими юными рокерами и их ламами? – уточнил фон Кенель. – Глаза б мои их не видели. С беглыми аргауцами, которые не смыслят ни бельмеса ни в альпийском хозяйстве, ни в жизни, да еще без спросу паркуют у меня под носом свою развалюху, я ничего общего иметь не хочу.

Штальдер помедлил.

– Другой вариант – загонять овец на ночь в загон. Тогда они все точно будут целы.

– Такое может предложить только человек, который ничего не знает ни об овцах, ни об этом пастбище, – возразил багровеющий фон Кенель. – Вы знаете, какое оно огромное? Чтобы к вечеру согнать сто двадцать овец, начинать надо с самого утра. Я как правило работаю здесь один и давно уже не мальчишка, да и по времени не смогу подниматься сюда каждый день.

– Понимаю, – кивнул Штальдер. – Но до тех пор, пока вы не приспособите свое фермерское хозяйство к тому обстоятельству, что в горах снова появились рыси, вам придется считаться с потерями овец.

– А вам придется считаться с потерями рысей. Уж мы, охотники, позаботимся о том, чтобы рысь не долго обитала в Оберланде.

Штальдер промолчал. Так ясно фон Кенель еще ни разу не высказывался. Казалось, он радуется молчанию Штальдера. Фон Кенель спросил Шпиттелера, не хочет ли он остаться и пропустить по пивку. Шпиттелер скривил извиняющуюся физиономию и сказал, что должен отвезти Штальдера обратно.

Крепким рукопожатием простился немного разочарованный фон Кенель со Шпиттелером, а тот попросил обращаться к нему в случае чего.

Штальдеру он пожал руку весьма неохотно.

Возвращение в Вайсенбах длилось для Штальдера бесконечно долго. Ему не терпелось поскорее уехать в Копенгаген.