Рыцарь

Дон Альфаро тонко улыбнулся. Я помнил, как сам отшельник отнесся к своему спасению. И я помнил кое-что из Евангелия. Насчет добровольной жертвы…

— Подождите-ка!.. Вы правда хотите сказать, что в этом бесконечно повторяющемся жертвоприношении есть какой-то смысл?.. Ну это же полная ерунда…

— Само собой, это повторялось не каждый год и даже не каждое десятилетие… Примерно раз в сто лет. Иногда реже. Иногда — чаще.

Я вспомнил все то, что Иммануил говорил о голодных веках, жаждущих крови…

— Но зачем?! Какой в этом смысл?!

Очередная улыбочка.

— И на этот вопрос, Андрэ, я сразу не смогу ответить. Нужно кое-что разъяснить. С самого начала.

— С какого начала?

— С сотворения мира.

Он вытер руки салфеткой, встал и направился к книжным полкам. Некоторое время постоял перед ними, изучая расположение книг.

— Где же она… А, вот.

Альфаро вернулся назад, таща здоровенный том в черном кожаном переплете. На лицевой стороне книги никаких надписей не было, имелся только большой серебряный крест.

— Полагаю, вы и в своем будущем должны были изучать Библию…

— Вовсе нет, — прервал я графа. — Там, откуда я пришел, с религией дела обстоят иначе, чем здесь. Эта бодяга мало кого интересует.

Альфаро укоризненно посмотрел на меня.

— Вы что — вообще не знаете, что это такое? Да-а, дикое же время ждет нас в далеком будущем…

— Это у вас — дикое.

Альфаро вздохнул:

— Ну хотя бы общее представление имеете?

Я кивнул.

— Сойдет. — Альфаро махнул рукой. — Итак. Вам известно, что наш тварный мир был сотворен. Давайте назовем того, кто сотворил его… да, давайте назовем его Богом. Совершенно справедливым, неизмеримо могучим Богом. Сотворившим мир и владеющим им так, как владеет своей землей император или король… или, например, я… Ведь недаром же Его иногда называют Царем Царей или Князем Мира…

— Вот как? А мне казалось, что Князем Мира называют вовсе не Бога, — перебил я.

— Одно другому не противоречит, — отмахнулся Альфаро. — Иногда Князем Мира называют Господа Бога, а иногда — Его извечного противника. Но оставим это на совести, вернее, на невежестве тех, кто так говорит. В установленном Творцом миропорядке день сменялся ночью, тьма — светом, зло — добром… «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия…» Поверьте, дон Андрэ, поначалу это был вполне уравновешенный, устойчивый мир. Но потом…

— Потом Адам и Ева скушали яблоко, и все стало плохо, — иронически произнес я.

— Нет. — Альфаро повел рукой. — Не перебивайте меня. Поступок наших прародителей вовсе не был такой бедой, как это обычно себе представляют. Во всех сотворенных существах изначально был заложен выбор — подчиняться Создателю или следовать собственной воле. У потомков Адама и Евы — тоже. Тем, кто вел себя правильно, Он покровительствовал, а тех, кто… поступал иначе… этих Он рано или поздно карал. Как и всякий нормальный властитель, Он не хотел, чтобы в Его лесах без Его дозволения били Его оленей, и определенно не желал, чтобы крестьяне, вместо того чтобы работать на Его полях, занимались разбоем… Особенно Его раздражало, если люди начинали молиться кому-нибудь другому. И тут я Его понимаю. Я бы тоже разозлился, если бы мои крестьяне вдруг вздумали платить дань другому синьору. Нет, катастрофа произошла много позже Адама и Евы.

— Да ну? — Я взял со стола яблоко и громко захрустел им.

— В Его владениях, — Альфаро выдержал короткую паузу, — появился бунтовщик. Мятежник. Этому мятежнику, видите ли, не понравились сами законы, на которых издревле покоился мир, в котором свет и тьма, добро и зло находились в выверенном, устойчивом равновесии.

«Нет, — заявил бунтовщик. — Зло — лишнее. Пусть будет только добро».

Прежде наказание следовало за преступлением, и всегда наказание было не меньше, чем сама провинность.

«Нет, — сказал бунтовщик, — мне не нравится смотреть, как страдают люди. Пусть лучше наказание — за них всех — ляжет на меня одного».

И знаете, что самое любопытное, Андрэ? Он сумел это осуществить.

— Выходит, вы, граф, имеете в виду не Люцифера, а Христа? — деланно удивился я.

— Именно.

— Но почему тогда — бунтовщик? Ведь Христос был Его сыном?

Дон Альфаро раскрыл книгу:

— Дон Андрэ, вы понимаете латынь?

Я пожал плечами.

— Не было случая проверить. Прочтите — посмотрим.

Когда Альфаро начал читать, я понял, что в латыни не силен. Понимал с пятого на десятое. Видимо, уроки фехтования, преподаваемые испанцем, интересовали юного Андрэ де Монгеля больше, чем уроки латыни.

Я покачал головой:

— Нет, не понимаю.

— Ну что ж, я переведу. — И Альфаро перевел написанное на французский.

Речь шла о пророке, который по каким-то причинам не понравился нескольким плохо воспитанным детям. Плохо воспитанные дети стали дразнить пророка. Тогда из леса выбрались две медведицы и сожрали этих испорченных детишек.

Закончив чтение, Альфаро посмотрел на меня.

— Это Библия, четвертая Книга Царств. Вы находите это справедливым? — спросил он.

— Нууу… я бы так не сказал.