— Эй, ты не бойся! Мы не обидим!
Я прибавляю шаг, оказываюсь между Светкой и машиной.
— Езжай, — говорю, — куда ехал. Девушка со мной.
Щелкает дверца со стороны водителя, наружу выбирается второй. Не русский. «Лицо кавказской национальности». С усиками. Изрядно накушавшееся «лицо». И за рулем, скотина!
— Дэвушка, ты такая красивая! Садысь, нэ упрямся!
Меня он игнорирует. Ах ты козел усатый!
— Тебе неясно объяснили? — спрашиваю. — Уши прочистить?
— Иди на… говнюк, — небрежно отмахивается кавказец. — Дэвушка…
Парень в дубленке делает попытку выбраться из машины — пинаю дверцу, и он отваливается обратно.
Усатенькое «лицо» визжит и дрыгает ножкой. Прикладывается о крышу машины.
— Ну, — спрашиваю я. — Кто тут говнюк?
«Лицо» тупо глядит мутными глазами, бормочет что-то, выплевывает зуб и начинает блевать.
Ну что с него, с пьяного, взять? Ведь ничего не соображает. Не убивать же его теперь за это…
Я вытираю руки снегом и иду обратно к Светке.
— Ублюдки, — говорю я. — Пошли…
— Леня! — вдруг кричит Света.
Ну что там еще? Поворачиваюсь… Повернуться я не успеваю. Воздух рвется… Хлопок. А потом — темнота.
…Падение. Водоворот.
Долго. Долго…
Где я?..
Я?..
…Спустя вечность темнота рассеивается.
А рассеивается она от того, что я открываю глаза.
Надо мной стоит странный бородач, от которого нещадно разит потом и чесноком. В руке у бородача — клинок.
— Признаешь себя моим пленником? — осклабившись, говорит мне Гийом де Бош. — А?.. Чего молчишь? Язык проглотил?!
А затем и это видение рассеивается, и снова наступает ночь…
Глава четвертая
…Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на полу рядом с перевернутой табуреткой. Надо мной стояли какие-то люди. Горбатая старуха, толстяк и чудно одетая девка. Толстяк орал на старуху, старуха верещала в ответ, девка пыталась вклиниться между ними.
Я приподнялся на локте. Увидев, что я зашевелился, эта троица перестала вопить и уставилась на меня.
«Бред, — подумал я. — Этого не может быть».
Я сглотнул. Я глядел на них и не мог поверить…
Наверное, в какой-то момент взгляд у меня стал совсем диким, потому что женщины в страхе отшатнулись, а толстяк пробормотал: «Матерь Божья…»
— Вашу мать, — растерянно пробормотал я по-русски. — Средневековье…
То есть я попытался выговорить — вышла белиберда. Я запаниковал. Я что, по-русски разучился разговаривать?.. Я же прекрасно все помню! Я, Леонид Маляров, а не этот… сьер Андрэ…
Я попробовал еще раз. По-русски.
Получилось что-то вроде: «Ах-с ти-и ооп ффашшу…»
Такое ощущение, что шепелявый иностранец в первый раз попытался заговорить по-русски. Но я же не иностранец! Я коренной россиянин!..
…Между тем издаваемые мной чудовищные звуки вызвали весьма бурный эффект. Старуха отступила на два шага. Девка испуганно икнула. Тибо… Мой слуга Тибо разразился новым потоком ругательств.
— Ах вы чертовы шлюхи! — заорал он. — Вы что с моим господином сделали?!! А?! А ну давайте быстро возвращайте все как было!
И схватился за топор.
И тут я понял: это не глюк и не сон. Не бывает настолько достоверных снов.
И если я не вмешаюсь, мой слуга в следующую секунду начнет кромсать бабку топором.
— Стоять, Тибо!!! — взревел я.
Поскольку на этот раз я не пытался себя контролировать, сказано это было на языке, который теперь, видимо, стал для меня родным. То бишь на французском. Средневековом французском.
Подействовало. Тибо остановил молодецкий замах и уставился на меня с нескрываемой радостью.
— Ваша милость! Так с вами все в порядке?
— Все нормально, — я оттащил его от женщин, — они мне очень помогли.
— Так вы все вспомнили?
— Эээ… — Все, что я имел, это кое-какие практические навыки сьера Андрэ и способность говорить на его языке. Более ничего! — Оставайся тут, мне надо отлучиться.
Именно так. Подумать. И отлить заодно.
Снаружи стояла полнейшая темень. Средневековье, блин! Целые века до электричества.
Пахло навозом. Где-то неподалеку брехала собака. У изгороди переступали и пофыркивали наши кони.
Что же со мной произошло?
Так, прежде всего — спокойно. Надо понять, что случилось.
Я помнил субботний вечер. Помнил, как мы со Светкой шли из гостей. Вспомнил этих двух козлов в машине… Вспомнил выстрел… Ну я хорош! Так лохануться…
И тут меня вдруг обожгла одна мысль… одна мелкая такая мыслишка… Так они, что, получается, убили меня, что ли?..
Бред. Что значит «убили»? Вот он я — стою, гляжу по сторонам, ни черта в происходящем не понимаю…
…и нахожусь при этом в чужом теле.
Вот последнее — относительно чужого тела — я осознавал очень четко. Даже если забыть о том отражении, которое я видел в герардовском трактире. Ощущение, что моя бренная душа сменила место жительства, происходило исключительно изнутри.