– Нет… До полудня, пока не начнется моя смена? – Почему-то это прозвучало как вопрос. – Но… Знаешь что? Можешь просто отвезти меня домой. Я просто скажу папе… не знаю что. По дороге что-нибудь придумаю. Все будет в порядке.
Все в порядке
– Можешь снова остаться тут, Панк.
Не успев подумать, я попыталась обнять его, но тут же завизжала и отскочила, потому что прижать мои свежепроткнутые соски с воткнутыми в них менее получаса назад стальными штырями к чьей-то жесткой груди было просто ужасной идеей.
Рассмеявшись, Рыцарь сказал:
– Мне-то только лучше, потому что, если тебя не надо никуда везти, я могу прикончить ту бутылку ЮУ.
– Я могу помочь? – Мне определенно нужно было выпить еще, я же собиралась провести здесь ночь… опять… Ужас.
– Сколько ты весишь? Килограммов сорок?
– Если ты не съешь чего-нибудь, то нет. А то тебя снова развезет.
Я состроила смущенную гримасу, потом фыркнула и сказала:
– Ладно. А что у тебя есть?
– Ничего, но там, за углом, есть заправка. – Рыцарь оттолкнулся от перил и, схватив меня за руку, потащил за собой.
Я думала, он отпустит меня, когда мы спустимся, но нет.
Я думала, он сделает это, когда мы пройдем проход и выйдем на перекресток, но нет.
А мне даже и не хотелось.
На заправке Рыцарь стоял со сложенными на груди руками и ждал, пока я выбирала. Я медленно прошла вдоль всех полок, заполненных разной вредной едой, стараясь найти что-то, что насыщало, но при этом имело минимум калорий. И выбрала гигантскую пачку поп-корна. Рыцарь молча помотал головой. Тогда я взяла пачку чипсов. Он снова помотал.
– Нормальную еду, – сказал он.
– Посмотри вокруг, чувак, – развела я руками по сторонам. – Тут нет нормальной еды.
Рыцарь прошел мимо меня к задней стене, где стояли морозильники, и ткнул толстым пальцем в стекло. Внутри лежали всевозможные замороженные варианты еды-обернутой-в-другую-еду. Буррито, эмпанады, сосиски и кукуруза, обернутые в блины, вафли и прочее тесто и обмазанные жиром. Один взгляд на лицо Рыцаря сказал мне, что торговаться со мной он не будет, так что я вздохнула и открыла дверцу.
От морозного воздуха мои соски тут же напряглись, и я, моргнув, болезненно втянула воздух сквозь сжатые зубы. Хихикнув, Рыцарь отодвинул меня в сторону, протянул руку, взял коробку и пошел к кассе, даже не показав мне, что выбрал.
С криком: «Погоди! Что это?» – Я побежала за ним. Не оборачиваясь, Рыцарь через плечо показал мне коробку. Кармашки с ветчиной и сыром.
Кассиром был южноазиат, который приветствовал Рыцаря с таким видом, словно хотел не обслужить его, а придушить.
Я стояла и наблюдала за этим молчаливым общением. Столько неприязни между людьми, которые наверняка никогда раньше даже не встречались. Я не понимала, почему Рыцарь предпочитает идти по жизни, одеваясь так, чтобы даже незнакомцы – и даже знакомые – его ненавидели. Он даже не был расистом, что там, где мы жили, само по себе было редкостью. Так зачем? Зачем нужно, чтобы люди думали о тебе то, чего нет? Он хотел, чтобы его боялись? Или оставили в покое? Или он считал, что заслуживает ненависти?
Я пялилась на его затылок – надеясь, вдруг у меня откроется рентген во взгляде и я смогу понять, что думает Рыцарь, – когда он вдруг обернулся с гримасой на лице и хлипким пластиковым пакетом в руках. Идя за ним к выходу, я чувствовала, что кассир смотрит мне в спину так же, как я смотрела на Рыцаря. Наверняка он думал, не позвонить ли в полицию и не сообщить ли о похищении младенца.
Рыцарь открыл и придержал мне дверь, но мне казалось, он слегка раздражен. Думаю, состязание взглядами с кассиром все же достало его.
На переходе как раз загорелся зеленый, и мы, не останавливаясь, шагнули на дорогу. Не в силах сдержать любопытство, я выдала:
– Слушай, почему ты так одеваешься, если знаешь, что люди будут обращаться с тобой как с дерьмом?
Очевидно, сыворотка правды продолжала работать.
Не глядя на меня, Рыцарь ответил:
– Не знаю, Панк. А почему ты одеваешься
Я резко остановилась прямо посреди улицы и услышала, как кто-то сказал: «Иди на фиг». Кто-то с моим голосом.
Рыцарь резко обернулся. Его освещали фары машин, стоявших на светофоре.
– Я не прав? – спросил он, повысив голос. – Ты же хочешь всеобщего внимания, но, когда получаешь его, ни хрена не знаешь, что с ним делать.
Его слова звучали как пощечина.
– Мне на хрен не нужно ничье внимание, – отрезала я.