Рыцарь Бодуэн и его семья

Монфор забросил свой западный лагерь в Сен-Сиприене, но в восточном по-прежнему кипели труды. Айма работала у ворот Монтолье, как раз в самой опасной части стен; с их платформы за стенами, куда мы залезали, чтобы втащить собственный поддон со здоровенными и для женщин неподъемными камнями, было хорошо видно долину внизу, испещренную дымами и пятнами шатров за частоколом, и чудовищную деревянную башню, которая все росла вверх уже на протяжении месяца. Огромнейший «кат», какого я еще, пожалуй, и не видел, Монфорово любимое детище с толстенными стенами и десятком-другим осадных крюков-лапок. Однажды эта тварь уже пробовала подползти к нашим стенам — но хороший удар соседнего камнемета (остальные работники мангонел завопили от радости и ревности) пришелся ей точно в середину, проломив защитную стену, сломав опору и убив несколько человек внутри. «Кат» медленно и недовольно отполз, а мы продолжили жечь фашинник во рвах.

В очередной раз я поражался, сколько силы заключается в женщинах. Казалось бы, насколько они слабее мужчин, хрупкие такие создания, и ростом меньше — однако когда мы с Аймериком падали у подножия деревянной башни ворот от усталости и, задыхаясь, лили себе на головы нагревшуюся воду из ведер, Айма со своей подругой Раймондой Рыжей и еще с парой девиц танцевали для нас, чтобы подбодрить, кружась и вскидывая руки под собственное громкое пение — будто они пришли только что на городской праздник, а не трудились вместе с нами целый день на солнцепеке! Даже старики ободрялись, глядя на их танцы; смеясь, они хлопали ладонями по коленкам и находили в себе силы встать и снова взяться за поддоны или арбалеты. Айма в одном шенсе на тонкую рубашку — не от бесстыдства, а от жары она так одевалась — казалась мне настолько привлекательной, что я то и дело, если руки были свободны и Айма оказывалась поблизости, хватал ее и целовал с небывалой для меня горячностью, черпая в ее всегда готовых раскрыться губах силы трудиться дальше. Аймерик неподалеку от меня целовался с Раймондой — и у меня не хватало духу напомнить ему о собственной невесте, которая работала где-то тут же, в Тулузе, потому что бедная вдовица Раймонда вцеплялась в него, как утопающий, и, похоже, тоже находила в его поцелуях силу и помощь.

Нас навещал граф Раймон. Да-да, он самолично объезжал на коне новые укрепления, смотрел, все ли хорошо устроено, давал советы, порой заговаривал с кем-то из простых работников. Чуть сгорбившись в седле, он протягивал сверху вниз руки и с улыбкой принимал чашу из рук какой-нибудь старой, покрытой каменной пылью и потом тетки, желавшей непременно отпить из одного сосуда с графом за победу. «Как тебя зовут, добрая женщина?» «Крестина, мессен наш добрый граф, Крестина!» «Благослови тебя Бог, Крестина, за все, что ты делаешь для Тулузы! Благослови Бог нас всех!» «Ах, мессен, уж мы-то за вас и Тулузу день и ночь молимся! Мы-то за Тулузу и вас костьми тут готовы лечь!»

И стоит ли удивляться, что такая вот тетка Крестина, ободренная навеки легким пожатием графской руки, после работала целые сутки на одном дыхании, да еще и сияя, как молодая девственница от восхищенного взгляда роскошного кавалера. Сколько таких теток — и дядек — работало по всем новым укреплениям, сосчитать невозможно.

Работая, я часто замечал — когда прислонялся к стене или просто останавливался к стене отдохнуть — что рот мой широко, до боли растянут такой неуместной на войне, такой идиотской счастливой улыбкой. Как ни удивительно, в те дни я был счастлив — и хотя сам старался не говорить себе об этом, тайно надеялся, что они никогда не кончатся. В этом усталом, полном надежд и страхов, экстатическом мире я тверд знал одно — я здесь нужен. Буду ли я нужен в новом тулузском мире, каким бы он ни стал — лучше не задумываться.

Это случилось в день Иоанна Крестителя, выдавшийся безумно жарким, без единого облачка. К камню стен днем было больно прикоснуться. На руках и спинах всех работавших проступали красные, лопавшиеся волдыри — солнечные ожоги, нанесенные лучами даже сквозь рубашки. Да какие там рубашки — почти все работники на стенах были голыми по пояс, только женщины еще сохраняли стыдливость и бегали в закрытых платьях — и то многие подтыкали юбки, подворачивали рукава или вовсе выходили на труд в тонких полупрозрачных камизах, а то и в мужских подвернутых штанах и рубашках. Но нам с Аймериком повезло меньше других — мы после душной ночи, подыхая от рассветного, но уже яростного солнца, втискивали друг друга в железные кольчуги на нашем дворе. Тулузские рыцари готовили вылазку — сразу с двух сторон, направленную на ремонтируемый плотниками «кат» в будто вымершем от ранней жары лагере.