Рыцарь Бодуэн и его семья

Рамонет, с которым мы провели в Англии немало партий, вел шахматные кампании довольно храбро, но и расчетливо. Он любил заманить противника, жертвуя пешки и легкие фигуры, а потом наносил удар с той стороны, откуда его не ждешь. Еще за игрой он много говорил, отпускал шутки, подначивал меня, пока я не начинал следить более за разговором, чем за событиями на доске.

А Эсташ играл яростно. С первых же его ходов, когда он неистово двинул в атаку обоих альпинов и обоих коней, я увидел, насколько велико его желание нанести мне поражение. Он скорее думал о моем проигрыше, чем о своей победе, потому бросил своего короля неприкрытым, забыв о рокировке. Пока Эсташ наслаждался тем, что убивал мои мелкие фигуры, я зажал белого короля среди его же собственных подданных и объявил мат.

Играя, я, как всегда, наслаждался и почти забывал о себе самом, погружаясь в чисто умственный мир шахматной войны. Я с удовольствием загнал одинокого Эсташева короля и уничтожил, но когда оруженосец брата поднял на меня глаза от доски, я понял, что совершил крупную ошибку. Не постигнет ли меня сейчас судьба сына Карла Великого, которого шахматной доской убил сын Ожье Датчанина — или наоборот, не помню уж, кто из них кого убил из-за шахмат?

Эсташ, с алыми пятнами на щеках, принялся снова расставлять фигуры. Я хотел сказать ему что-нибудь ободряющее, но не успел. Юноша начал первым.

— И как вам, мессир, понравилось… в тулузском плену? Очень тяжко было? По вам-то и не скажешь.

Я пожал плечами. Мальчик старается быть язвительным; что же, пусть язвит, сколько ему влезет. Я его старше не на семь лет — на целую жизнь; поддаваться на его ребяческие подначки — дело недостойное.

Впрочем, долго язвить Эсташу не удалось. Ярость так и хлестала из него, и мое молчание только подливало масла в огонь. Отпустив еще пару фраз о том, что из плена такими гладкими редко возвращаются, что, видно, мне там нравилось, коли я за девять лет не сподобился вернуться в крестовое войско, он перешел на обычную грубость.

— А знаешь ли ты, мессир — тоже мне мессир нашелся! — что я ни одному твоему слову не верю?

— Не кипятись, парень. Верить мне или не верить — это твое дело. Мой брат мне доверяет, с ним я и уеду вскорости, и с тобой мы более никогда не встретимся. Так что незачем тебе на меня злобу копить.

— Нет, не только мое дело! — взорвался юноша, сжимая в кулаке деревянного «визиря» так, что фигурка вся трещала. — Я так считаю, что это дело всей нашей католической армии, потому что никакой ты не беглец из плена, а злобный шпион и еретик!

— Помолчи, о чем не знаешь, — ответил я, уже тоже начиная закипать. Эсташ расхохотался — совершенно неестественным смехом.

— Это я-то не знаю? Я с первого дня тебя раскусил! Ты все врал, а мессир Эд из-за родства тебя выгораживал! Ты такой же еретик, как те, что за стенами… как их чертов граф Раймон, которому место в выгребной яме!

Моему лицу стало очень жарко. Я сам не заметил, как встал — будто под задом вместо нашей с братом кровати оказались красные уголья.

Эсташ тоже вскочил, сложил руки на груди. «Наконец-то я тебя достал», читалось на его лице.

— Бери свои слова обратно, — сказал я. Мальчик снова расхохотался.

— Извиняйся немедля, или я…

— Или — что? Пожалуешься старшему братику? Или сразу сеньору принцу?

— Или я тебя убью, — сказал я, сам не ведая, что творю. Перед глазами у меня все подернулось красным. Если бы не жара, Господи. Если бы не жара.

— Мы оба — дворяне, — процедил Эсташ. — Можешь попробовать меня убить. Посмотрим, что у тебя выйдет, еретик.

Слишком многословен. Ни малейшей надежды. Ростом он был не ниже моего, даже чуть повыше. Мускулы на руках крепкие, вид — куда свежее и здоровей, чем у меня. Он думал, что имел шансы на победу. Я еще успел заметить, что левое ухо его и щека чрезмерно красны — остался след от оплеухи, влепленной Эдом перед уходом.

Я взял оружие. Мой меч лежал неподалеку, на кровати, поверх грязных простыней. Я как раз недавно смазывал его и чистил от ржавчины. Хороший меч, бывший рамонетов. Подарен мне как раз под Базьежем, где я сломал прежний свой клинок.

Эсташ во мгновение ока вытащил мечишко. Неплохой, даже больше моего, хотя для эсташевой силы великоват. Слишком длинен. Такие мечи — трехгранные, которые крепятся на перевязи наискось — недавно вошли в моду, но не всякий может ими правильно владеть.

Я не замечал, что почти гол, на мне нет не только доспехов — даже рубашки. Слова, сказанные наглецом о графе Раймоне, жгли мне сердце. Я должен был остаться верен хоть в чем-то… хоть в чем-то малом. По крайней мере, так мне нашептывал на ухо дьявол. И я верил ему — чего еще ждать от человека, который больше года не приступал к Причастию.