Быстро покончив с омовением, мистер Трэвис натянул на меня сорочку, корсет, платье – все с ловкостью заправской горничной. Когда же я вслух удивилась его навыкам, он признался, что в семинарии во время мистерий ему нередко приходилось играть Богородицу или святых мучениц в живых картинах, а потом еще помогать другим послушникам менять наряды в каморке баптистерия, так что в женском платье он разбирается лучше, чем в официальном мужском.
Закончив с платьем, Себастьян усадил меня на постель и омыл мои ноги, а потом, ничуть не стесняясь, помог натянуть теплые чулки и ботинки. Последней его заботой стали волосы – и я снова млела под его умелыми и ласковыми руками, позволяя себе замирать от восторга. Мое застывшее в подвале сердце начало стремительно оттаивать, и я немного пугалась этого.
Когда я была одета, причесана и готова к завтраку, Себастьян занялся собой. Просто отошел к двери, взял чистое полотенце, окунул в остывшую воду, и… я не могла отвести от него глаз! Умом понимала, что надо бы отвернуться, но эти капельки воды на белой коже! Светлые волосы на груди и ниже… Красиво обрисованные мышцы и… Я все-таки зажмурилась. Сглотнула и отвернулась. Не сейчас!
Глава 39
Завтракали мы в молчании. Я волновалась, раздавила галету, рассыпала изюм, плеснула на руку горячим чаем и чуть не расплакалась! Себастьян перехватил мою ладонь, приложил салфетку, смоченную в холодной воде, а потом усадил меня к себе на колени и принялся утешать, как маленькую девочку – подул на покрасневшую кожу и, покачивая, начал говорить:
— Прошу вас, не волнуйтесь, миледи! Я не желал вас огорчить. Если бы ваш муж был жив, я бы никогда не посмел ничего сказать о своих чувствах. Просто следовал бы за вами, хранил и берег.
Я всхлипнула, тогда мистер Трэвис напоил меня чаем и продолжил:
— Я вижу ваше смятение, ваш страх. Прошу вас, не надо бояться. Я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы огорчить или испугать вас…
— Вы не пугаете меня, Себастьян, — наконец мне удалось взять себя в руки, немного отстраниться от такого теплого и надежного мужчины и заглянуть в его бездонные голубые глаза, — меня пугает мое прошлое. Там, в пыточной… мне казалось, я возненавидела всех мужчин…
— Почему же вы спасли меня? — не сдержал удивления бывший семинарист.
— Вы совсем не походили на мужчину, — призналась я, — скорее на ангела.
Мои слова Себастьяна явно огорчили. Он вздохнул и сказал:
— Я понял, что вы не воспринимаете меня как мужчину, когда вы бранили меня в ванной, но я тогда и не думал о своей мужественности. В семинарии нас учили… одолевать зов плоти. Не смотреть на женщин ниже головы, не искать встреч с ними. Я был усерден в вере, никогда не заглядывался на прихожанок, но там, в пыточной, вдруг понял, что мог стать игрушкой грешника, не узнав… как правильно любить женщину.
Я вздохнула. Мне всегда было жаль красивых мужчин, избравших стезю священства или монашества. Не потому, что их красота увянет над книгами и молитвами, а потому, что их ожидало гораздо больше искушений.
— Под кнутом палача я обещал себе – если выйду из того страшного места, приложу все усилия, чтобы знать… как правильно любить. Вы спасли меня, и я выполняю свой обет, миледи.
— Но, Себастьян, я не единственная женщина на свете, — осторожно сказала я, опасаясь, что юноша просто перенес на меня те чувства, что питал к окружающим его святыням.
— Для меня – вы единственная, миледи. Если вы отвергнете меня, я пойму и приму ваше решение. Любое.
Для меня ноша ответственности оказалась слишком тяжела. Вздохнув, я предложила закончить ланч и выйти прогуляться на палубу. Мистер Трэвис немедля закутал меня в плащ, сам накинул такой же, и мы вышли навстречу солнцу и ветру.
Долго бродили по палубе, смотрели, как свободные от вахты моряки ловят рыбу, и молчали. Потом моя камеристка позвала нас обедать, на море поднялся холодный ветер, и мы провели тихий вечер в каюте. Моя маленькая служаночка сидела в углу с вязанием, мистер Трэвис и его камердинер играли в шахматы, я открыла книгу, но ничего не видела, обдумывая сложившуюся ситуацию.
Выпив на ночь грог, я отпустила слуг, и Себастьян снова помог мне переодеться ко сну и разобрал волосы. Его помощь на этот раз была более сдержанной – он старался не дотрагиваться до обнаженной кожи, отводил взгляд и даже отворачивался в некоторые моменты. Только я от этого острее ощущала его присутствие и краснела.
Может, поэтому, закутавшись в капот, быстро забралась в постель и отвернулась, не позволяя себе любоваться переодеванием Себастьяна. Лучше так. Пока я точно не узнаю, как умер Верден, я не свободна.
Разделся бывший семинарист быстро – и осторожно лег на край постели, не пытаясь приблизиться. Мы долго лежали в тишине, слушая дыхание друг друга, и наконец меня сморил сон.
***