Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

Когда при бликах коптилки мутной,
Заслышав пенье ночной трубы,
Уснёт казарма в тревоге смутной,
Я жду и знаю, что близко Ты.

Стук дальней двери. Звенят ступени,

И слышу лёгкие шаги.
Всё ночью – Тайна, всё – Откровенье…
И я шепчу: «Приди, приди».

И вот, мелькнув виденьем белым,

Меж спящих ты идёшь ко мне.
Рукой к руке моей несмело
Вдруг прикоснулась в полутьме.

– Как Ты пришла сюда из ночи?

И шепчешь тихо мне: «Люблю».
– Зачем полны печалью очи?
И отвечаешь мне: «Люблю».

Нам звёздный хор канон венчальный

Поёт в надземной вышине.
И молча перстень обручальный
На руку надеваешь мне.

– Никто не слышит, никто не знает,

Как наше счастье в тиши цветёт.
Лишь блеск зари нас разлучает,
Лишь крик трубы Тебя убьёт!

1918–1919 <гг.>

«Vechia zimarra, senti» (IV акт «Богемы»)

Мой старый плащ, мы вместе изучали
На Сене (помнишь Ques des Celestins?)
Как ночи шелесты звучали[81]

-умирали,Как ветер колебал на камне липы тень.

Мы изучали на пролётах моста

Молчанье чёрной дремлющей воды,
И прыгнуть вниз казалось так же просто,
Как сном забыться… «Это» помнишь ты?

На улицах, бывало, отзвучат шаги все,

Последнее окно погаснет. Мы одни.
Вдруг (явь ли?[82]) дальний стон, как зов души погибшей,
Как[83] вздох неждущих счастья впереди.

А помнишь серость ночи угасавшей,

Туман, вползавший в Сену по утрам,
И первый звон, медлительно слетавший
На спящий город с высоты Notre Dame?

Истёрли, друг, тебя[84]

те крашеные скамьиСадов[85] затишных, парковых аллей.
Я часто заглушал мечтою голод там… и —
Смех слушал глупеньких, как счастие, детей.

Узнал бы ты тетрадь ту в старенькой[86]

обложке?Лица Nanon задумчивый овал?
Ей обнял, плут[87], ты зябнувшие ножки,
Когда над озеро сонеты я читал.

А томик старенький, Паскаля мозг укрывший,

С отметками пером и ногтем на полях…
В нём[88] хризантемы труп, меж чёрных строк застывший,
Был распят, как мечта, на мыслящих листах.

Да, брат, мы стареем, мы молча умираем,

Картонный сломан меч – склонимся ж пред Судьбой.
И книги и Nanon учили нас о рае —
Но рая нет – есть юность и… покой.[89]

Мы

Канарейка жёлтая в проволочной клетке
О любви канареечной жалобно свистит.
Перо в руке, точно клюв странной птицы,
Про любовь человечью – скрипит и скрипит.
Вечереет. Нам скучно. Мы в клетке, – нам тесно!
Наши песни – не наши: их поём подневольно —
Ты на жёрдочке тонкой, я – в вольтеровском кресле.
Человеку и птице люди сделали больно.

Прелюд Шопена (or 28, № 13)