Рыцарь духа

— По лицам вашим читаю ваши сердца и в изумлении я, как они злы. Нет, лучше я замолчу. Пусть слова раздора из уст моих не бросают огонь в души ваши. Да, замолчу… Буря ярости заволакивает ум мой и во мне шевелится бешеный зверь. Волей своей, как обручем железным, оплетаю я зверя — гнев мой.

Говоря все это, он был бледен, и глаза поминутно вспыхивали, как тлеющиеся угольки, которые все снова загораются, не смотря на все старания их потушить. Чувствуя все это, он вдруг вскричал:

— О, старец с белой бородой, смотри вверх, Бога ищи, и да пускай Миродержец, рассеяв тьму сердца твоего, поселит в нем голубя… О, я буду кроток. Бейте меня огненными языками — со смирением буду слушать вас. Да, крепость теперь во мне, и в ясном спокойствии духа моего слышу приговор вечного Судии: «Человек, ты жил неправдой и из неправды восстали мстители твои в том мире и мстители- дочери в этом, и бьют тебя бичом, который свили из твоих злых дел». И далее голос слышу: «Человек, ты был жесток и зол, и вот дух зла в детях твоих; твой бог был — золото, и вот они, зная только этого бога, восстали на тебя, и так как чревоугодие и блуд были в тебе, то дом твой превратился в омут безбожия и разврата».

Едва он умолк, как раздался громкий, рыдающий голос:

— О, Серафим, Серафим!..

Он обернулся.

Анна Богдановна шла вдоль комнаты и сквозь пальцы ее рук, которыми она закрывала свое лицо, скатывались слезы.

— Какой огонь бросаешь ты в мой душу этими словами, и как ужасно думать, что твоими грехами и моя полна вся жизнь. Как раздирает это мое сердце!

Плачущая и дрожащая, она стояла перед мужем, и Серафим Модестович, печально глядя на нее, с необыкновенным чувством проговорил:

— Подруга дней моих, что будем делать? Печали — наш удел.

Он снова взглянул на дочерей.

— Что же до вашего суда надо мной, то принимаю его: он справедлив. Берите же все себе, и имения, и дома, и мешки золота. С пустыми руками ухожу я, безумный фабрикант, и с криком в сердце: «Помилуй, Боже». Скорее же в леса и степи, в общество зверей и птиц, и пускай горит на моем челе надпись: «Грабитель и убийца». Вы выгоняете меня из этого дома, но мне ли роптать, когда руки мои, смотрите, в крови.

Он протянул свои старые, дрожащие руки, показывая их дочерям, и потом обвел глазами своими залу.

— Прощай же, старый дом, дом разбоя, обид, смерти. Не увидит счастья в нем никто, и незримые, оскорбленные существа, блуждая по этим залам, будут наполнять его воплями и ужасом.

Глядя на дочерей, он вдруг закричал:

— Бледная смерть стоит здесь посреди вас, и вы будете казниться в муках совести, и с холодным страхом смотреть в ее страшные глаза.

Он быстро повернулся и пошел к двери.

IV

Просперо. Скажи, любезный дух, исполнил ли ты мои приказания на счет бури?

Ариэль. Во всех отношениях; я, как шквал, налетал на корабль короля — то на носу, то на корме, то на палубе — заставлял вспыхивать ужас.

Шекспир

Все молчали и переглядывались и, хотя почти на всех лицах были насмешливые улыбки, но глаза, — в особенности Зои и Тамары, — пугливо расширялись и с глубины их светился испуг. Тревога овладевала всеми и всем казалось, что последние слова изгнанного старика продолжают еще греметь и проноситься по огромным комнатам.

Один Леонид стоял в отдалении, всматриваясь в лица присутствующих — негодующий и, видимо, готовый разразиться бурей пламенных слов. На него посматривали с опасением.

— Ты слышала, что он сказал? — тихо проговорила Зоя, склонившись к Тамаре. — Смерть стоит здесь! Вот еще вздор. И все-таки это странно — почему старый болтун вздумал нас пугать этим?

Тамара не отвечала. С бледным лицом она смотрела на Леонида с таким выражением расширившихся глаз, точно ее что-то пугало.

— Тамарочка, ты бледна, очень бледна, и что ты так пристально смотришь на этого идиота?

— Видишь ли, Зоичка, — прошептала Тамара, продолжая смотреть в одну точку и похолодевшей рукой крепко сжимая ее руку, — вот стоит твой брат Леонид, но ты не верь…

— Что не верь?..

— Что это настоящий.

— Тамарочка, что с тобой? — в волнении прошептала Зоя и с лица ее сбежала краска.

— Да, за ним мне видится другой — чувственный, животно-страстный и безвольный, а этот меня пугает какой-то ужасной силой своей. Страшно то, что моментами мне кажется, что за этим стоит другой.

Зоя испуганно стала всматриваться в глаза Тамары, в то время как последняя, не отрываясь, смотрела на Леонида.

Общее молчание нарушила Анна Богдановна, которая поднялась и, с рыданьем в голосе, вскричала:

— Куда ушел мой бедный Серафим, куда ушел?

Она снова опустилась в кресло и зарыдала.

— Ах, мама, опять слезы, надоело это, — раздражительно проговорила Глафира. — Большая важность — в лес ушел. Пусть порезвится там немного, сделается холодно, он и вернется.

По губам Глафиры пробежал беззвучный, холодный смех.

— Я тоже думаю, — сказала Зоя с исказившимся, испуганным лицом.