Рыцарь Феникса

Старик шагнул через порог и вставил факел в кольцо на стене. Затем, с кряхтением нагнувшись, откинул крышку ларя. Порывшись там, извлек светильню и кувшинчик с маслом. Стукнул кресалом, запалив фитиль. Вспыхнул желтый огонек, и комната сделалась чуть уютней.

Поставив светильник на крышку сундука, лорд Маккейб подошел к окну, не обращая внимания на ветер и дождевые брызги. Выпрямившись, он оперся двумя руками о подоконник и уставился во мрак.

— Мой старший сын умер в этой комнате. Он лежал на кровати головой вон туда… — старик кивнул на дверь, — и до последнего просил: «Отец, помоги мне сесть — я хочу посмотреть на море». Он любил море, мой Джерард… Мать-ирландка дала ему имя, а я хотел назвать его Грегором,[4] потому что в нашем мире осторожность стоит любой храбрости. Но он не был осторожен…

Резко обернувшись — слишком резко для того, кто с виду казался дряхлой развалиной — старик уставился на Роберта. В черных глазах владетеля Гнезда горели желтые огненные точки.

— Что, — с непонятной интонацией произнес граф Ратлин, — плохи твои дела, мальчик?

Роберт медленно отстегнул с пояса меч с ножнами, положил на кровать и лишь после этого сказал, не поднимая головы:

— Не стоит называть меня «мальчиком», сэр.

Пес Убийца, улегшийся у порога комнаты, глухо зарычал.

Тонкие губы лорда Маккейба растянулись в усмешке. Старческая рука зашарила по груди и сжала рубаху под плащом, словно хозяин замка задыхался — однако дыхание его оставалось ровным.

— Я очень стар, милорд. Для меня что ты, что твой рифмоплет — все вы мальчишки. Что значат слава и власть для старика, пережившего своих детей? Мой младший, Ангус, умер быстро — говорят, ему в горло попала стрела неверного, и он захлебнулся собственной кровью. А вот старший вернулся домой. Его ранили в живот во время штурма Акры, когда войска поганого султана Халиля захватили город, и крестоносцы трусливо бежали. Но Джерард не бежал. Он дрался до конца, и сумел вернуться домой, и умер здесь, на этой кровати, глядя на наше море. Я не хотел, чтобы мои сыновья уходили в Святую Землю. Нечего им было там делать. Пусть французские и английские псы сражаются за пустой гроб… У нас другая судьба и другие боги, но мои мальчики не послушались меня… Так послушай хоть ты. Ты хочешь победить Эдуарда? Хочешь освободить свою страну?

Роберт медленно кивнул.

— Я открою тебе секрет, — проговорил, почти прошипел старик. — Честь и воинская доблесть ничего не значат. Этим миром правит золото. Добудешь довольно золота — добудешь и победу.

На сей раз настал черед усмехаться Роберту.

— Моя казна пуста. Ты наверняка это знаешь.

— Твоя пуста, — закивал старик. — Однако есть кое-кто, чьи подвалы ломятся от золота, серебра и драгоценной утвари, награбленной за два столетия.

Роберт пристально посмотрел на собеседника.

Почти два столетия назад один из участников первого крестового похода по имени Гуго де Пейн и еще восемь рыцарей обратились к королю Иерусалимскому Балдуину II с предложением. Они хотели организовать особый отряд для охраны паломников, наводнивших Святую Землю после победы крестоносцев. Люди Гуго де Пейна собирались выполнять свой долг как воины и как монахи, и в знак отречения от мирского получили прозвище «нищие рыцари». Они обосновались в бывшем здании мечети Аль-Акса — на том самом месте, где некогда стоял Храм Соломонов. Так появилось и второе прозвание «нищих рыцарей» — храмовники.[5]

Шутка заключалась в том, что нищими храмовники отнюдь не были. Сразу после основания ордена рыцари-монахи получили крупные пожертвования от короля и Иерусалимского патриарха. За долгие годы орден Креста и Храма Соломонова завладел обширными землями в Палестине и в Европе. Тамплиеры построили мощный флот, перевозивший пилигримов в порты Яффы и Акры[6] — разумеется, не бесплатно. Вдобавок, многие люди, отправляясь в паломничество или крестовый поход, передавали свои богатства на сохранение в орден. К этому следует прибавить сокровища, захваченные у сарацин.

И с падением Иерусалимского Королевства орден не лишился былого могущества. Наоборот — рыцари-монахи, получившие от Папы Римского разрешение заниматься ростовщичеством, стали крупнейшими кредиторами Европы. Нынешний король Франции Филипп Красивый и папа Климент V были по уши в долгах перед орденом.

Все это промелькнуло в голове Роберта Брюса, однако вслух он сказал лишь:

— Я догадываюсь, о ком ты говоришь. Но храмовники не станут делиться богатствами.

— Не стали бы, — старик то ли захихикал, то ли закашлялся.

Отдышавшись, он отошел от окна и опустился на постель.

— Не стали бы сто лет назад, когда у них в когтях был неисчерпаемый источник доходов и неприступные крепости. Сейчас пришло и их время платить за былые грехи.

Узловатые пальцы огладили одеяло.