Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Странное дело — города, где я побывал в качестве легкоатлета команды юниоров моего родного города, я не запомнил. Не помню даже, пришлось ли нам там переночевать, но все, что связано со стадионом «Струнгарул», вторым по величине в городе, где проходили соревнования по легкой атлетике, — я помню. На стадионе была высокая трибуна — я таких еще не видел, — а напротив — более низкая, но никакой насыпи между ними не было, то есть не было стоячих мест. Зрителей было мало и те в основном были участниками состязаний, одни ждали своей очереди, другие уже закончили выступать и отдыхали на скамьях. Беговая дорожка оставляла желать лучшего, полно было луж, но погода нам благоприятствовала. В последний момент меня попросили бежать на 400 метров, поскольку 800-метровка состоится только после обеда. Я согласился, хотя мне это было не очень-то интересно; я знал, что 400 метров — это один круг и что надо оставаться на своей дорожке, — моя была третья. И вдруг я на старте, на этот раз со стартовыми колодками; пистолетный выстрел — и я рванулся. Я бежал быстро, ничего не видя: ни своих соперников, ни всю беговую дорожку, я удерживался на своей третьей скорее всего инстинктивно. С трибун до меня доносились подбадривающие крики. И вдруг после первой стометровки я ясно расслышал, как кто-то крикнул: «Гляди на третью дорожку! Он выиграет!» Вероятно, заключили пари. От этих слов меня будто подбросило, резко и рывком я стал нагонять соперников, чувствуя, что бегу хорошо, быстро, плавно, что тело напряжено и словно летит вперед. Трудно да и невозможно, пожалуй, описать ощущения, которые испытываешь, пока бежишь дистанцию в 400 метров. Говорят иной раз, что эта дистанция самая трудная, это испытание и на скорость, но в особенности на выносливость: нетренированному бегуну рассчитывать не на что Этого я не знал и взял слишком высокий темп. На последней стометровке я задохнулся, во рту и в горле пересохло, невыносимая тяжесть сдавила грудную клетку, мне не хватало воздуха. И вдруг одеревенели мышцы ног, хотя боли я не почувствовал, просто ноги отказывались двигаться, и мне показалось, что сейчас я рухну на дорожку. (Потом ребята сказали мне, что заметили только замедление темпа и какую-то нерешительность.) Главное, думал я, работать ногами, во что бы то ни стало не упасть, не опозориться. И ноги продолжали бежать, я слышал, что остальные догоняют меня, я широко открывал рот, хватая воздух, как рыба на суше; я пришел первым, опередив других на один или два метра. Пробежав еще несколько шагов, я свалился на газон, потеряв сознание.

Очнувшись, я увидел Шинкулю, физкультурницу и одноклассников, сгрудившихся вокруг меня. Шинкуля меня слегка хлопал по щекам, приводя в чувство. «Молодец, — говорили они, — ничего страшного, все прошло, молодец, ты выиграл». С помощью двух своих товарищей я добрался до трибуны. Жара была невыносимая, но меня знобило, сильно тошнило и хотелось спать. Стадион я видел как в тумане и старался изо всех сил разглядеть хоть что-нибудь из того, что творилось возле стоек для прыжков в высоту, — я знал, что прыгает великий Алеман. И не смог. Меня охватил ужас — я один, я ослеп, — я едва сдержался, чтобы не зареветь, не завыть. Прилег на скамью, подложил под голову правую руку. Не знаю, сколько я лежал так, с закрытыми глазами. Когда я решился их открыть, оказалось, что я вижу, но усталость не проходила, тошнило меня по-прежнему, и все тело ныло.

Мы поехали автобусом в какую-то столовую; сонный, безразличный, я выслушивал, ничуть не радуясь, дифирамбы моей победе — мне говорили, что я потрясающе выступил, что никто такого от меня не ждал, что никогда еще наш город не выигрывал на состязаниях областного масштаба. Я думаю, что смотрели они на меня с любопытством и жалостью — больно уж я плохо выглядел. Пообедав, мы опять отправились на стадион. Я забился в какой-то угол и сразу же уснул, растянувшись на скамье. Трудно сказать, спал я пятнадцать минут или полчаса.

…Мне приснился отец — он приехал с работы на велосипеде и заворачивал с Аллеи во двор. Я будто видел его со стороны сада; я затаился в малиннике, потому что очень его боялся: в школе мне поставили двойку. Вдруг, откуда ни возьмись, бродячий пес — явление весьма редкое в наших краях — в испуге остановился возле меня; он тяжело дышал, красный язык вывалился из пасти. Я замахнулся, и он побежал от меня, перепрыгивая через грядки. Отец слез с велосипеда, прислонил его к стене; дверь кухни отворилась, и мать крикнула: «Скорее к столу, все пригорает».