Рыцарь и буржуа

Шекспир известен не только как критик рыцарских образцов, но и как критик придворных нравов. Особенного внимания заслуживает его драма «Троил и Крессида». Здесь мы встречаемся с людьми и событиями, знакомыми нам по «Илиаде», причем античные мотивы переплетаются со средневековыми. Пламенные уверения Троила в любви напоминают язык средневековья, так же как ухаживанья Париса, преклоняющего колена у ног Елены. Сразиться за даму готовы даже Гектор и Нестор. Крессида на средневековый манер дарит Троилу свой нарукавник, долженствующий украшать его шлем как символ верности. Гектор придерживается рыцарских правил «честной игры», предупреждая Ахилла: «Я безоружен. Драться не хочу я» Шекспир. Полн. собр. соч. М., 1959, т. 5, с. 464. Далее цитируется то же издание.. Этот сплав двух эпох показывает, как легко перейти от «Илиады» к средневековому рыцарству.

В «Троиле и Крессиде» Шекспир низвергает с пьедестала героев «Илиады». Поводом для Троянской войны служат у него, как и у Гомера, вопросы престижа. Не в Елене дело, а в оскорблении, каким было для греков ее похищение. Я. Котт в своих «Очерках о Шекспире» видит в этой пьесе прежде всего критику войны. По-моему, скорее можно было бы усмотреть главную проблему пьесы в проблеме чести. «Гордыня бросит кость, и они перегрызутся из-за нее».

[В русском стихотворном переводе:]

«Два пса смирят друг Друга, ибо злость
Их гордости для них обоих — кость» (с. 357)].
«Когда бы дело не касалось чести,
А только нашей прихоти пустой,
Не проливал бы я троянской крови,
Елену защищая»,

— признается Троил (с. 370).

Ахилл — это фанфарон, упоенный собственным мнимым величием и не понимающий, что «коли человек старается прославить себя не делами, а словами, то такое самопрославление пожирает его дела» (с. 376). Человек

«тогда лишь качества свои познает,
Когда они других людей согреют
И возвратятся с отраженной силой
К источнику (...)
Не знает вовсе он себе цены,
Пока его другие не оценят
Достойной похвалой, подобной своду,
Что отвечает на любые звуки» (с. 401)

— вот одно из множества верных наблюдений о том, что социологи называют «отраженным Я».

Ахилл вечно на поводу у собственной спеси и прихотей. Дружба его с Патроклом оказывается двузначной, ибо Терсит называет Патрокла «наложницей мужского пола» (с. 438). Сам Патрокл — грубиян, потешающий Ахилла плоскими шутками, например передразниванием славных мужей. Аякс — это человек, «в котором природа все нагромоздила; его доблесть доходит до глупости, а глупость приправлена рассудительностью» (с. 335). Крессида, несмотря на свои юные лета, смотрит на жизнь трезво, если не цинично. Она с легкостью изменяет Троилу, оказавшись в руках врага, и сознает без всяких иллюзий, что

«мужчина хвалит то, что хочет взять.

Но чуть достигнут им предел желаний,

Бледнеет пыл желаний и мечтаний» (с. 345).

Терсит, играющий роль наглого шута, поносит все и вся, обнаруживая незаурядную изобретательность по части оскорбительных кличек. Меньше всего достается от Шекспира Гектору — быть может, под влиянием характерной для XV века идеализации этого героя. В комедии «Как вам это понравится» шут в подтверждение того, что и он живал при дворе, заявляет: «Если кто-нибудь в этом усомнится, пусть произведет мне испытание. Я танцевал придворные танцы; я ухаживал за дамами; я был политичен с моим другом и любезен с врагом; я разорил трех портных; я имел четыре ссоры, и одна из них чуть-чуть не окончилась дуэлью» [Шекспир В. Полн. собр. соч., т. 5, с. 106.].

Читатель мог бы ожидать, что следующим критиком рыцарского этоса окажется в этой книге Сервантес. Я оставляю его без внимания не по недосмотру, а потому, что «Дон-Кихот» занимает здесь особое положение. Правда, в предисловии Сервантес ставит своей целью подорвать влияние несуразных рыцарских романов, но его симпатия к своему герою в этой мнимой сатире очевидна и передается читателю.

«Конечно, Дон-Кихот безрассуден, — пишет Томас Манн в эссе «Путешествие по морю с Дон-Кихотом», — увлечение рыцарскими романами сделало его таким; но этот являющийся анахронизмом конек в то же время служит источником такого подлинного благородства, чистоты, такого изящества, такого внушающего искреннюю симпатию и глубокое уважение достоинства всего его облика, и физического, и духовного, что к смеху, вызываемому его «печальной», его гротескной фигурой, неизменно примешиваются удивление и почтение, и каждый, кто встречается с ним, ощущает, недоумевая, искреннее влечение к жалкому и вместе с тем величественному, в одном пункте свихнувшемуся, но во всем остальном безупречному дворянину» [Манн Т. Собр. соч. М., 1961, т. 10, с. 185-186.].