Рыцарь и буржуа

Санчо, несмотря на свою ограниченность, каким-то образом сознает это величие: иначе трудно объяснить его почтение и верность хозяину, служба которому вместо доходов приносит одни неприятности.

Наиболее сурово обошелся с рыцарской традицией XVIII век. Мандевиль, характеризуя в своей «Басне о пчелах» людей чести, приписывает им большую терпимость к греху. «Человек чести не должен обманывать или лгать; он должен пунктуально возвращать то, что занимает во время игры, хотя кредитору нечего предъявить в качестве доказательства долга; но он может пить, ругаться и брать в долг у всех ремесленников и торговцев города, не обращая внимания на их настойчивые требования заплатить долг. Человек чести должен быть верным своему государю и стране, пока он находится у них на службе; но если он считает, что его не ценят, он может уйти от них и причинить им весь вред, какой только может. Человек чести никогда не должен менять свою религию из соображений выгоды, но он может быть таким распутным, каким пожелает, и вообще не исповедовать ни одной. Он не должен покушаться на честь жены, дочери, сестры друга или кого-нибудь еще, доверенного его попечению, но, кроме них, он может спать со всеми женщинами мира» [Мандевиль Б. Басня о пчелах. М., 1974, с. 206.].

Впрочем, обращение к чувству чести приносит, по мнению Мандевиля, полезные результаты для общества. Восхваляя высокое происхождение, мы пробуждаем в людях гордыню и поощряем их к достойным похвалы деяниям, единственная награда за которые — слава.

Я уже имела случай цитировать характеристику придворных сфер, предмет которой — не отклонение от норм, но скорее сами эти нормы. Придворная нравственность, по мнению Монтескье (именно его мы имеем в виду), процветает в монархиях, где ее поддержание соответствует интересам государя. Центральным является в ней понятие чести. Честь «требует предпочтений и отличий» («О духе законов», 3, VII) и потому пригодна для управления иерархическим обществом. Было бы трудно, не обращаясь к понятию чести, обязывать людей «выполнять все трудные и требующие больших усилий дела, не имея при этом в виду другого вознаграждения, кроме производимого этими делами шума» (3, VII). Монархия приходит в упадок, «когда утрачивается связь между честью и почестями, так что человек может быть в одно и то же время покрытым бесчестием и украшенным почестями» (8, VII). Монтескье прекрасно понимает, какой вредный пример подает поощрение людей, не пользующихся уважением, людей, «готовых к услугам» (о них еще пойдет речь).

Честь, согласно Монтескье, — это выражение интереса к собственному образу в глазах окружающих. Добродетели, которые она воспитывает, «всегда говорят нам менее о наших обязанностях к другим, чем о наших обязанностях к самим себе: предмет их не столько то, что влечет нас к нашим согражданам, сколько то, что отличает нас от них» (4, II). Если уж мы заняли какое-то положение в обществе, честь не позволяет нам вести себя так, как если бы мы считали себя недостойными этого положения. Страх перед утратой своего положения в обществе побуждает, например, говорить правду, «потому что человек, привыкший говорить правду, кажется смелым и свободным» (4, II). Желание выделиться учит нас также вежливости, которая свидетельствует о том, что мы не низкого звания. Эта мораль требует заботиться прежде всего о красоте поступков, об их величии и необычайности, причем более строго требует исполнять обязанности, не оговоренные законом.

В начале XIX века в таком же свете видит аристократическую мораль И. Бентам в своей «Деонтологии». С точки зрения демократической морали, от имени которой он выступает, уплата долгов в деловых отношениях важнее, чем страх оказаться в смешном положении. Аристократическая мораль держится противного мнения. Демократическая мораль высказывается в пользу утилитаризма, то есть интересуется результатами поступков, тогда как аристократическая считает, что выбор должного поведения зависит от вкуса, а вкус — дело сугубо личное.