Рыцарь и ведьма

На шабаше она тоже опасалась, что умерла. Но тогда обошлось. Но тогда и было все иначе. Магия переполняла ее, и она была частью мира, была самим миром, а сейчас ее как будто выключили из бытия, сохранив за ней только полномочия свидетеля. Никаких нитей, за которые она могла бы подергать.

Неужели не убереглась?

Что же произошло?

Так, она была с Джудом, они вместе шли по лесу…

Точно! Джуд ей объяснял про суперпозицию, и выходило у него не очень складно. Вроде бы взрыв в лесу поубивал всех кастигантов, а вроде бы и не поубивал. Она все пыталась представить, как это может быть одновременно. Пыталась, пыталась, но во-первых, это все-таки какой-то, извините, бред, потому что уж либо одно, либо другое, а во-вторых, воображать, что все умерли… – ей это показалось не самым благодарным вложением душевных сил. Да. И стала она представлять, что все выжили. И особенно ей хотелось, чтобы выжили те, кого она любит. И потом Джуд вообще куда-то пропал, а она…

А она оказалась здесь.

Ни жива ни мертва.

Может, это и есть суперпозиция? Надо найти Джуда. Пусть объяснит по-человечески. Пусть, раз такой умный, растолкует, что ей теперь делать.

Девушка моментально застает себя в Сильва Альвана, среди его бурных магических токов, только Джуда здесь нет. Будь он все еще в лесу, она бы нащупала, отследила его, но вокруг только эхо чужих голосов.

Где же он?

София знает, что сейчас она просторнее, чем Сильва Альвана, чем все королевство, надо только суметь заполнить свои же границы, а вернее, их отсутствие. И тогда Джуд непременно проявится где-то внутри нее.

Она размыкает, отпускает себя, чтобы ее опустелый ум заполнился сигналами со всей протяженности мира. Она почти забывает себя, вездесущая, как дыхание земли.

Где-то, к ужасу живых, вскрывается новый очаг жемчужной болезни. По соседству закрывают авиасообщение. Где-то и вовсе не знают о конце света. Наоборот, там в заповеднике появилась на свет долгожданная четверня белых львят. А в другом месте человек съел рекордное количество оладий, и теперь ему прочат губернаторское кресло. Над Заполярьем развертываются призрачные паруса зеленого пламени. А в местечке под названием Уэльм закрыли последнюю угольную шахту. Где-то пьет через трубочку очнувшийся Клод-Валентин. Где-то перерезают ленту в честь открытия самого высокого здания. Бедуин оплакивает смерть верблюда. Контрабандисты вываливают за борт весь улов, завидев приближающийся катер. Скалолаз нашел в горах древнейшее изображение полового члена. Одновременно происходит все, что способно происходить.

И только Джуда нигде нет.

Как такое может быть?

– Может, София… – Незнакомый женский голос приводит ее в чувство. – Если бы ты стала искать своего рыцаря еще до его рождения, то, как думаешь, нашла бы? И то же самое – если искать его в будущем… Раз его нет, то его нет. Значит, его уже не стало к этому моменту.

– К какому еще моменту? – Девушка настороженно ищет источник голоса, и весь атлас бытия мгновенно схлопывается.

– Ты пока неопытная. Не умеешь еще отличать прошлое от настоящего, а настоящее от будущего. Но это не страшно. Страшно то, что в этом будущем нет и тебя.

София собирает себя там, где, как ей кажется, звучит настигший ее голос. Из неоформленности действующих на нее ощущений проступает шорох прибоя, острый запах моря и какой-то легкой снеди, приготовленной в оливковом масле. А в лучах приглушенного дымкой заката вырисовываются две фигуры – женская и мужская, одинокие на песчаном берегу.

Девушка наскоро оглядывается: за спиной, за краем пляжа ветер ерошит кучные кроны пиний, похожие на зеленые облачка. К роще прибился одноэтажный глинобитный домик, от которого к мокрой кромке спускается двойная цепочка следов.

У воды мужчина и женщина. И расстеленное одеяло с провизией.

Девушка чувствует, как ветер сечет ей голени песком. Хорошо бы понять, куда пропала ее одежда. Вечно ее магические путешествия наносят ущерб гардеробу. А вот сама ее нагота почему-то не слишком беспокоит девушку.

– Виола много о тебе рассказывала. – Мужчина, смуглый, статный, несмотря на возраст, с выпуклыми залысинами и подвижными глазами, протягивает ей жилистую руку.

София пожимает ее рассеянно, глядя, конечно, не на него, а на мать.

Она не похожа на остальных ведьм. Вероятно, когда она писала, что колдовской дар оставил ее, имелось в виду и это тоже. Вместе с магией она лишилась и всех привилегий элитного клуба. Если, скажем, Марина казалась Софии нетускнеющей эмблемой великолепной зрелости, – и это при том, что Маринина юность, по осторожным прикидкам, выпала на первую половину века, – то женщина, стоящая у воды, вполне подчинилась времени. Волосы ее, не светлые, не седые, а скорее бесцветные, прихвачены с помощью пары небрежно заплетенных косиц. Морщинки в уголках светлых глаз, складочки, набегающие на верхние веки, морщинки на губах. Явственные жилки на загорелых кистях рук. Даже ее облачение – выгоревшая на солнце рубаха и линялые шорты – будто нарочно выдано ей как заложнице необратимости.