Рыцарь из Дома Драконов

Холдейн тем временем прекратил нарезать круги и как бы невзначай опустился в дальнее кресло, расположенное совсем рядом с единственной ведущей из кабинета дверью. «Похоже, – подумал Гледерик, – они действительно пришли сегодня по мою душу».

Наконец Дериварн перестал тянуть и пошел в атаку:

– Вы, ваше величество… – «Ага, значит, я все еще величество, чудненько». – …Красно говорили про то, как сожалеете об Алексе. Только, вы уж простите, мы люди простые, лукавства не любим, оно больше по части всяких придворных хлыщей, а наше дело несложное – мечи да копья, щиты и кони. В Тимлейне я редко бывал, зато на границах полжизни сражался, с бритерскими находниками и лумейскими лягушатниками. И как скорбят о друзьях, в бою живот сложивших, видел нередко, да чего там, сам сотню братьев по оружию в земле схоронил. Так что, скажем прямо, вас я вижу насквозь. Не жаль вам лорда Гальса, совсем уж не жаль, клянусь морской солью. Оно не то чтобы преступление, вы с ним хлеб особенно не заламывали, да и в тыл вражеский не ходили. Да только… Кто один раз солжет, тот и второй раз вполне может, верно? Мы тут с Роальдом между делом задумались: а с чего вообще вы послали в Стеренхорд именно Алекса, да еще одного. Дело опасное, гиблое, прямо скажем, кровью от него так и разит. А вы сами – человек властный, и соперники вам не по нутру. Давайте правде в глаза посмотрим – Александр вам поперек горла стоял. Кузен мой покойный удивительным человеком был, таковые на свете нечасто встречаются. Мало что ума палата, так еще и помнил, что такое честь и что такое совесть. Вы же с ним именно тут и расходитесь. Умны вы, милорд, отрицать смешно, и рука у вас твердая, и понимаете ясно, с какой стороны хлеб маслом намазан… да только ни чести, ни совести у вас не ночевало даже. В отличие от Александра. Он вам неудобен был, и чем дальше, тем больше. Вот вы его на гиблое дело и спровадили. Не так разве? – Дериварн выжидающе замолчал.

Гледерику стало сразу и смешно и грустно. Бывает же так – совершишь благородное дело, выведешь человека из-под удара, избавив от возможных обвинений в измене, – а тебя теперь обвиняют, что ты его не спас, а намеренно подставил.

– Пойдите подышите свежим воздухом, граф, – резко сказал он. – Винные пары на вас дурно повлияли.

– Ой ли? – прищурился Томас. – Неужто беретесь утверждать, что мы не правы?

– Вы идиот, граф Дериварн. В вашей голове пусто и ветер свистит. – Брейсверу очень захотелось вмазать этому тупому солдафону по роже, как в какой-нибудь из бесчисленных трактирных драк его юности, но король сдержался. Нет смысла бить рукой, если можешь ударить словом. – И, как полный и беспросветный идиот, – продолжил он, улыбаясь той самой улыбкой, которая, Гледерик прекрасно знал это, способна была кого угодно довести до дрожи, – вы записали в идиоты также и меня. Глупцы везде видят себе подобных. Одна лишь загвоздка – я не подобен вам. Если человек мешает мне, я устраняю его, но не раньше, чем он перестанет приносить мне пользу. Лорд Александр Гальс мог выиграть для меня эту войну, а еще из него мог выйти славный первый министр. И кем мне надо быть, чтобы выбрасывать, словно никчемный мусор, настолько полезную фигуру? Я, может, и тварь бездушная, но все равно умнее вас.

В ответ на эту тираду Томас прикусил нижнюю губу, совершенно как ребенок, отчитанный недовольным наставником. Да он же и есть ребенок, сообразил Гледерик. Здоровенное дитя шести футов росту и тридцати двух лет от роду, прекрасно обученное ездить верхом, горланить пьяные песни, орудовать топором и двуручным мечом, – но ни черта не понимающее за пределами этого. Брейсверу полагалось проникнуться к Дериварну презрением, но вместо этого он испытал совершенно другое, малознакомое ему чувство. Он не мог сказать точно, как оно называется.