Читаем Рыцарь короля полностью

Наконец Пьер бросил весла, и лодка лениво застыла на воде. Феи были забыты ради чего-то ещё более чудесного. Настал час долгих пауз, застенчивых попыток, робкого поощрения...

Она никогда и не вспомнит о нем после этого вечера...

Да нет же, она будет помнить...

Он-то, уж конечно, никогда не забудет... Никогда...

Да?..

Ах, мадемуазель...

Добрые Дамы, без сомнения, раздосадованные тем, что ими пренебрегли, отомстили, заставив Пьера и Рене забыть о времени. Час обернулся двумя часами, сумерки превратились в лунный свет. А маленький челнок все скользил по глади зачарованного пруда.

- Что вы видите на луне, мсье?

- Ну... В Пуату говорят, что это человек, который срубил дерево в Рождество.

Она кивнула:

- Да, и теперь он должен вечно тащить охапку терновых веток. Я этим глупостям не верю. По-моему, больше похоже на перо на шляпе.

Ему очень хотелось спросить, на чьей шляпе, но вместо этого он сказал:

- Или на прядь волос...

- Скажите мне. - Она старалась, чтобы вопрос прозвучал непринужденно. - Кто ваша подружка? Какая-нибудь придворная дама?

- Нет.

- Она живет в Сен-Мексане?

- Нет.

Потребовалось ещё полчаса, чтобы разобраться с этой темой. К тому времени они превратили луну в свою шкатулку с драгоценностями. Сокровища, лежащие в этом ларце, надежно охранялись слепотой всего мира, предпочитавшего верить в дровосека, срубившего дерево в Рождество. Только Пьер и Рене знали, что на самом деле там лежит его перо и прядь её волос, памятные подарки этого вечера.

Будет ли он помнить?

А она?

Убедить себя и друг друга в этом - вот чем они были всецело поглощены.

А пока они беседовали, кто-то украл луну. Они подняли глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как она исчезает в клубящихся тучах. Вдруг пропали и пруд, и призрачные деревья. Лес зашевелился и зашумел под налетевшим ветром.

- Ну вот, говорила же я вам! - воскликнула Рене. - Надо спешить. Быстрее! Нельзя, чтобы нас застигла здесь Дикая Охота.

- Дикая Охота?.. - повторил он, нащупывая весла.

- Да, или Веселая Охота. Так называют эти бури. Быстрее!

Но в темноте, сгущавшейся с каждой минутой, было не так просто плыть быстро. Какой-то панический страх надвигался на них вместе с бурей, летевшей с юго-запада. Кукареку скулил и прижимался к Рене. Брызнули первые капли дождя. Бормотание леса перешло в рев. Пьер, запутавшись, обнаружил, что застрял в зарослях лилий, и только вспышка молнии помогла ему определить направление.

Дождь хлестал уже всерьез, когда они добрались до противоположного берега, чтобы поставить лодку на место. Выбираясь из лодки, он разглядел при новой вспышке молнии напряженное лицо Рене.

- Мы не успеем добраться домой, - сказала она. - Нас застанет в поле. Я знаю здесь дерево с дуплом. Это недалеко. Поспешим...

В этот миг она споткнулась о Кукареку, который визжал и которого надо было успокоить.

- Мое сокровище!

Она подняла собачонку, схватила за руку Пьера и повела его, петляя между деревьями. Молния вспорола черноту.

- Здесь, - произнесла она.

Это было огромное дерево, не дуплистое, правда, а просто кривое, но под сильно изогнутым стволом и густым навесом ветвей можно было кое-как укрыться от дождя. Он окутал её плечи своим коротким плащом. Она бормотала "Аве Мария" и "Отче наш".

- Не бойся, - ободрял он её. - Буря нам не повредит. Ты выиграла пари...

- Я обычных бурь и не боюсь. А это - другая...

- Как это другая?

- Слушай...

Центр бури приближался. Она с грохотом мчалась через лес, словно тысяча конных охотников, улюлюкающих на собак; ветер выл, как огромная стая волков. Плети молний хлестали на флангах дождевой тучи. Пьеру показалось, что он ясно слышит копыта несущихся галопом коней и мягкий стук собачьих лап. Ближе, ближе...

- Господи, - пробормотал он, - это охота из самой преисподней...

Они инстинктивно схватились за дерево, словно их вот-вот должна была захлестнуть гиганская волна.

- Это Веселая Охота. - Голос Рене едва долетал до него, хотя она была совсем рядом. - Это призраки старых сеньоров злешних мест скачут по своим владениям. Они охотятся за душами людей...

Она крепче прижалась к дереву:

- "Радуйся, Мария, благодати полная..."

Он обхватил её рукой за талию, прикрыв, сколько мог, своим телом от ослепительных молний и яростно хлеставшего дождя. Но в его объятия попал и Кукареку, который, уютно устроившись на руках у Рене, счел все происходящее веселой забавой и радостно тявкнул прямо Пьеру в ухо.

Гребень бури прошел, умчался куда-то вдаль. Дождь прекратился почти так же внезапно, как начался. Очень быстро тучи рассеялись и выглянула луна.

- Вы очень промокли? - спросил он.

- Нет, не очень... благодаря вам.

Она с минуту стояла молча, глядя на жемчужно-серый свет, разлившийся между деревьями.

- Но я никогда не забуду...

- И я тоже, мадемуазель.

Наверное, ни он, ни она не имели в виду только Дикую Охоту. Ибо у любви тоже есть свои молнии. Их губы ещё горели от поцелуя, которым они обменялись, когда мимо скакали тени старых сеньоров.

Глава 6

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное